– Да, очень маленькой теперь, – отозвался доктор, – а было время, когда Гретц был обнесенным стеной укрепленным городом, с высокими грозными башнями на зубчатых стенах, с красивыми тонкими шпилями на башнях; городом цветущий, богатый, торговый, где расхаживали и толпились богатые граждане и купцы в дорогих мехах и вооруженные воины в панцирях и кольчугах, где обделывались большие дела и собирались советы. Тысячи труб в домах переставали куриться, и в тысячах окон гасли огни, когда раздавался вечерний звон (couvrefeu) с главной городской башни; а за городскими воротами торчали виселицы в таком же количестве, как теперь вороньи пугала на наших огородах. А в военное время осаждающие по приставным лестницам взбирались на стены, и стрелы сыпались, как листья в листопад; осажденные делали смелые вылазки, происходили отчаянные схватки на подъемном мосту, и обе воюющие стороны издавали громкий и грозный крик, когда скрещивали друг с другом оружие. Знаешь ли ты, что в ту пору городские стены тянулись до самой Коммандри, так по крайней мере гласит предание. Но, увы, все это давным-давно миновало. Все это было и прошло, и быльем поросло, и от всего этого былого остались теперь только мои тихие слова, повествующие тебе об этих воспоминаниях прошлого. Даже сам город съежился и превратился в эту невзрачную, скромную тихую деревушку, что лежит там внизу, такая маленькая и едва заметная… А случилось это так. С течением времени завязалась у нас война с англичанами. Впоследствии тебе еще часто придется слышать о них. Это глупый народ, который иногда, сам для себя невзначай, делает что-нибудь путное по ошибке… Так вот, англичане взяли Гретц, разорили, разграбили и сожгли. Такова горькая повесть очень многих наших городов, которые постигала такая же участь, но другие города возрождались из пепла, а Гретц так и не восстал, так его и не отстроили вновь; его развалинами воспользовались другие города как каменоломней; из его камней и плит выросли целые улицы в Немуре. Меня радует, однако, сознание, что наш старый дом был первый выстроенный после разгрома, и что он, так сказать, положил начало этой деревушке на месте безвозвратно погибшего города.

– Я тоже этому рад, – сказал Жан-Мари.

– Наш дом должен был бы служить храмом скромных добродетелей! – продолжал доктор, торжественно смакуя с особым удовольствием свои собственные слова. – Быть может, одной из причин того, что я так люблю эту деревушку, является то обстоятельство, что ее история сходна с моей; не знаю, говорил ли я тебе, что я раньше был очень богат?

– Нет, вы мне этого как будто не говорили, – ответил Жан-Мари, – я едва ли бы мог забыть об этом. Во всяком случае, мне очень жаль, что вы потеряли свое состояние.

– Жаль? – воскликнул доктор. – Ну, друг мой, как видно, мое воспитание еще не успело повлиять на тебя. Выслушай меня и ответь мне по совести, как всегда. Скажи мне, где бы ты лучше желал жить: в старом многолюдном, укрепленном Гретце или в нашем новом маленьком, скромном Гретце, тихом и спокойном, не знающем ни тревог, ни войны, окруженном со всех сторон зелеными лугами и лесами, где нет ни паспортов, ни солдатчины, и где тебя не гонит вечерний колокольный звон, хочешь не хочешь, в постель с закатом солнца?

– Мне думается, что я предпочел бы жить в новом Гретце, – сказал мальчик.

– Ну, без сомнения, – подхватил доктор – и я тоже, конечно! И вот точно так же я предпочитаю мое настоящее положение и мой скромный достаток моему прежнему богатству. «Золотая середина!» – восклицали с восторгом древние мудрецы, и я вторю им от всего сердца, я подписываюсь под их мудрым словом обеими руками.