|
– Ты что? Думал, в реальности это такой же амбал, как в игре? Ха! Да это же мелочь пузатая! Лет десять. Пупсик! Потому и аватару такую выбрал. Типа, чтобы круто. Даже не соображает, что в бою такой шкаф зацепить в два раза проще, чем остальных. Куда ему… Вон, даже голосовой фильтр настроить ума не хватило, чтобы басом говорил. Как в реале пискля писклей, так и тут…
Леха все еще дрожал. – А как же… а родители? Сверху пригревало солнце, но Леха все равно зябко ежился. Ноги невольно поджимались, прикрывая живот. А взгляд сам собой сползал на спуск в лощину. Между двумя бычьими тушами и холмом. Туда, где глубокие черные следы от ботинок. Где появлялся он… – Родители? – Сатир нахмурился. Потом сообразил: – А‑а, родители… Да чмошники какие‑нибудь. Денег куры не клюют, а на пупсика своего ни минуты времени. Ну вот эта мелочь пузатая и мается дурью, отцовские деньги транжирит, как может. Но в саму игру не суется, там ему неинтересно. Ничего не может там сделать – там ведь все для взрослых, всерьез. И думать надо, и английский знать… Товар‑то экспортный… А здесь, в обучалке, и аватара любая, и оружие любое, и боезапас неограниченный. И монстрики по одному, да на блюдечке с голубой каемочкой… – Он что, каждый день сюда ходит? – напрягся Леха. – А хрен его знает, – пожал Плечами сатир. – Здесь ведь только новички ошиваются, вроде тебя. Пока малость освоятся. – Освоятся?… – Ну да. Нельзя же вас сразу в игровые зоны. Мигом с катушек слетите. Здесь‑то, по сравнению с тем, что там, натуральный санаторий… Ну а я к тебе вроде наставника, салага ты рогатая, – почти ласково сказал сатир. – Тебя уму‑разуму подучу, заодно и сам передохну маленько… Бычьи туши в лощине вдруг осели вниз – скелет нижней туши рассыпался. Верхняя тоже быстро разлагалась. Клочьями сходила шерсть, трескалась и расползалась шкура, обнажая мясо – синевато‑серое, склизкое… А сатир все болтал и болтал: – Боль – вот настоящая изюминка этой игры. Только так можно заставить монстров вести себя реалистично. Никто не зевает, когда ему в бок всаживают пулю. Лодыри мигом превращаются в трудоголиков. Глядят во все глаза и высматривают игроков еще на далеких подступах. И на рожон не лезут, с другой стороны. Никаких подвигов, никаких грудью на амбразуру, когда боль реальная… Рискуют не больше, чем в реальной жизни. А то и меньше… А уж как игрокам нравится! Это тебе не с тупым и бесчувственным ботом[ Бот (от англ.robot ) – персонаж, управляемый программой.] махаться. Тут все натуральное. Америкосы так и валят. У них там политкорректность и прочие права человека, а у нас тут за реальные баксы – конкретная боль. Ее, кстати, – хмыкнул сатир, – на экспорт можно гнать без всяких угрызений совести. Ресурс‑то восполнимый. Не нефть там или газ… Леха кивал, словно слушал. Отдельные слова цеплялись за сознание, но общий смысл куда‑то ускользал. А глаза смотрели на спуск в долину. Только туда. Эти минуты в святилище, эти слова, эти ухмылки сатира – это все игрушечное. Блики на стекле. А настоящее – то, что он может прийти. В любой момент. И снова будет миниган, брызжущий огнем. Снова будут пули, рвущие грудь, как… Леха оскалился и замотал головой, прогоняя это ощущение. Но безысходность не уходила. От всего этого не убежать. От тебя уже ничего не зависит. Тебя уже распластали на гильотине. Шея зажата в тяжелых колодках, и где‑то сверху за затылком нависает тяжелый нож. Скоро чужая рука снимет стопор, и нож рухнет на шею. И ничего не сделать. Только, напрягая слух, ждать, когда свистнет падающее лезвие… – Эй, рогатый! – хлопнул по плечу сатир, и Леха вздрогнул. |
