|
Жена его была южанка, прирожденная рабовладелица и сецессионистка; ее всем известное предубеждение против северян превзошло даже взгляды ее покойного мужа. Сперва острота и безудержность ее речей забавляли Кларенса, как характерная особенность ее темперамента или остаток неизжитых увлечений молодости, которые более зрелый ум легко прощает. Он никогда не принимал всерьез ее политические взгляды – с какой стати? Он слушал, когда, склонив голову к нему на плечо, она разражалась нелепыми обвинениями против Севера. Он прощал ей оскорбительные нападки на свое сословие, на своих знакомых – прощал ради властных, но прекрасных уст, которые их произносили. Но когда ему пришлось услышать, как ее слова хором повторяют ее друзья и родственники, когда он увидел, что, со свойственной южанам приверженностью к своей касте, она еще теснее сближается с ними в этом споре, что от них, а не от него самого идут ее сведения и суждения, тогда он, наконец, ясно понял истинное положение вещей. Он терпеливо сносил намеки ее брата, чье давнишнее презрение к его зависимому положению в детстве обострилось и стало открытым с тех пор, как Кларенс женился на его сестре. Хотя Кларенс в этой враждебной атмосфере никогда не изменял своим политическим убеждениям и взгляды на общество, он часто спрашивал себя со своей обычной честностью и скромностью, не являются ли его политические убеждения лишь протестом против этой домашней тирании и чуждой среды. Пока он предавался этим унылым размышлениям, карета с резким толчком остановилась около его дома. Слуга, поспешно отворивший дверцу, как видно, ожидал его. – К вам пришли, сэр… Ждут в библиотеке, и… – Слуга запнулся и поглядел на карету. – Что такое? – нетерпеливо спросил Кларенс. – Сказали, сэр, чтобы вы не отсылали карету. – Вот как! А кто это такой? – резко спросил Кларенс. – Мистер Хукер. Так и велел доложить: Джим Хукер. Мимолетная досада сменилась на лице Кларенса выражением задумчивого любопытства. – Он сказал, что знает, что вы в театре, и обождет, пока вы вернетесь, – продолжал слуга, нерешительно поглядывая на хозяина. – Ему неизвестно, что вы вернулись, сэр… Я могу его выпроводить… – Не нужно. Я выйду к нему… а кучер пусть подождет, – добавил Кларенс с легкой усмешкой. Однако, направляясь в библиотеку, он вовсе не был уверен, что беседа с приятелем детских лет, тех лет, когда он был на попечении судьи Пейтона, сможет его развлечь. Но, входя в комнату, он согнал с лица следы этих сомнений и недавней тоски. По видимому, мистер Хукер рассматривал изящную мебель и роскошное убранство со своей обычной завистливостью. Да, Кларенс обрел тепленькое местечко… Что это результат «ловкости рук» и что он теперь «зазнался не в меру», было, по мнению Хукера, с его своеобразным мышлением, тоже ясно. Когда хозяин вошел и с улыбкой протянул ему руку, мистер Хукер, желая показать свое презрительное безразличие к обстановке и тем самым уязвить Кларенса в его тщеславии, растянулся в кресле и устремил глаза в потолок. Но вдруг, вспомнив, что он привез Кларенсу поручение, Хукер сообразил, что его поза с театральной точки зрения неудачна. На сцене ему никогда не случалось передавать поручения в такой позе. Он неуклюже поднялся. – Как это мило с твоей стороны, что ты меня дождался, – любезно заметил Кларенс. – Увидел тебя со сцены, – отрывисто отвечал Хукер. – В третьем ряду партера. Сюзи тоже узнала тебя, ей нужно тебе кое что рассказать. Кое что, о чем тебе следовало бы знать, – продолжал Хукер, возвращаясь к своей старой таинственной манере, которую Кларенс так хорошо помнил. |
