Внезапно его ярость утихла. Высокий, с провалившимися глазами, он пробормотал что‑то про себя и замер в кресле. Он сидел напрягшись; даже то, как сидела на нем одежда, свидетельствовало о том, что мышцы сведены почти до судороги. Карие глаза затуманились и выражали крайнее потрясение. В них стояла безысходность. Они молили. В них сквозили скорбь и какой‑то иррациональный страх.

Тишина сопровождала эту замедленную пантомиму. Пленник медленно поднялся на ноги и, шаркая, принялся ходить туда‑сюда перед огромным окном, за которым уже начинала светлеть заря. Время от времени мужчина что‑то бормотал, и Марин опять мог различить только отдельные слова, но не смысл.

Сузившимися глазами он смотрел на этот спектакль. Поглощенный созерцанием пленника, он не сразу заметил, что его напарник – агент Контроля, явно не слишком привычный к насилию – склонился к нему.

– Кто бы мог подумать, что такой человек может рассыпаться на куски.

– Я видел и раньше, как люди ломаются, – заметил Марин.

Он был напряжен, но настроен решительно. – После того как увидите это несколько раз, вы будете приблизительно представлять, что можно сделать в каждой ситуации.

И все же он невольно замер, вспоминая. За одно мгновение перед его внутренним взором проскользнули черные тени прошлого. Он не видел никакой конкретной картины – только ряд мрачных образов, ряд лиц, пристально смотревших, дрожащих, понурых. В них не было ничего общего – кроме страха, печали, безнадежности и боли.

Его напарник наконец решился задать вопрос:

– Чего вы ждете, сэр? В конце концов, он кажется вполне податливым.

Марин не ответил, но вместо этого резко встал и пошел по комнате так, чтобы пройти мимо неустойчиво державшегося на ногах шпиона. И когда тот, точно слепой, направился в его сторону, Марин как бы ненамеренно встал у него на пути и, сделав вид, что обходит его, толкнул его. Куда неуклюже упал на пол, на колени. Он скрючился, странно съежившись, как побитая собака, затем поднялся на ноги. Затем он снова принялся неуверенно ходить, явно забыв о столкновении.

Марин прошел в соседнюю комнату, чтобы придать происшествию вид случайности.

Он достал записную книжку, которую ранее обнаружил у одного из убитых им агентов. Записей там было немного: несколько телефонных номеров, что‑то вроде отчета о расходах, несколько страниц, как предположил Марин, инициалов из двух‑трех букв и еще пять записей, одна из которых гласила:

Смертный приговор У.Т. – 26/08

Нападение на Дж, намеч. – 30/08

Уничтожить свидетельства – 29/08

Уничтожить записи – 30‑31/08, 01/09

Уничтожить оборуд.

– 01‑02/09

Все руководители ячеек покидают Дж. 01‑02‑03/09 – не позже

Марин изумленно, с недоверием, изучал послание. «Смертный приговор У.Т. – Уэйду Траску». Приговор был объявлен ему 26 августа. И нападение на Дж. (Джорджию) действительно было назначено на тридцатое, но эта последняя дата была известна только Великому Судье, Слэйтеру, Меделлину и ему самому.

Все Руководители Групп знали о том, что нападение будет, но не знали, когда оно произойдет.

Взгляд Марина перескочил вниз, к словам «руководители ячеек». Этот коммунистический термин не употреблялся уже четверть столетия – и уж точно его не стало бы употреблять джорджианское правительство!

Он положил записную книжку обратно в карман и вызвал электронщиков с детектором лжи.

Вскоре оборудование было доставлено и размещено. Куду поместили в кресло, и он сидел, мрачно глядя в пол. Он отвечал на все вопросы совершенно отсутствующим голосом.