Гай засмеялся.

— Я ничего не имею против. Но если ты и вправду намерена ехать верхом, не худо было бы тебе отдохнуть.

— Как ты думаешь, здесь могут быть волки? — внезапно спросила Магдален; до нее вдруг дошло, что за магическим кругом огня затаилась темная долина.

— Вероятно, да. Но они боятся огня, а кроме того, на ночь мы выставим караулы.

Магдален передернула плечами.

— Я охотнее встретилась бы еще раз с этим монахом-убийцей, чем с волками.

Он пристально посмотрел на нее.

— Не нагоняй на себя лишних страхов, ты в полной безопасности.

— Тебе не кажется, однако, странным, что уже второй раз на меня совершают покушение: сперва эти разбойники около Вестминстера, затем этот неизвестный на постоялом дворе?

— Что делать, сейчас времена беззакония и смуты. В Вестминстере мы ехали слишком поздно и без надлежащей охраны, так что, можно сказать, сами накликали на себя беду. А ночь на постоялом дворе… — Гай пожал плечами. — Весь город пьянствовал и буйствовал, как же тут разбойнику и насильнику не воспользоваться благоприятной возможностью?

Она кивнула, катая пальцем хлебный мякиш.

— Но ведь и с Эдмундом что-то случилось…

— Эдмунд, как тебе известно, заехал в лес, где живут самые отпетые разбойники.

— Да, это сущая правда, — она ладошкой прикрыла зевок.

— Пойдем, я отведу тебя в палатку; твои служанки уже ждут тебя там, — он поднялся из-за стола. — Для троих палатка маловата, но они могут поспать и снаружи.

Магдален засмеялась:

— А ты не боишься, что они снова будут приставать к мужчинам? — она окинула взглядом бодрствующий бивуак, вооруженных воинов, сидящих у жаровен и костров, чистящих оружие, жующих, передающих друг другу фляги с пивом и медом. Сейчас все казалось мирным и спокойным, но что будет, когда огни погаснут?

— Сомневаюсь, чтобы они осмелились на это, — усмехнулся Гай, с неприязнью вспоминая их поведение в ночь покушения.

Магдален кивнула и доверительно положила свою руку в его ладонь. Он остолбенел, хотел выдернуть руку, но потом уступил. Со стороны это был невинный и естественный жест, если бы не ее маленький пальчик, выводивший крошечные круги на его сомкнутой ладони. Его тайные, чувственные движения намекали на влажность и тепло, на отверстые уста и упоение ласки. Гай пристально взглянул на нее, увидел обращенное к нему чуть запрокинутое, зовущее лицо и почувствовал, как его снова затягивает в опасный и сладостный водоворот, в центре которого — она с ее колдовской способностью сбивать с толку и заставлять подчиняться ее желаниям. Откуда она научилась таким вещам? Они находились в невероятном противоречии с ее наивностью. А впрочем, почему он считает ее невинным младенцем? Она предельно ясно показала, что ей нужно от него, и знала, что он хочет того же. Такая ясность целей и такая последовательность в их осуществлении — разве это черта невинности? В конце концов женщины — сосуд зла, а Магдален, как говаривал Джон Гонтский, с рождения несет на себе печать зла и порока. Стало быть, она опасна вдвойне.

Они уже были в палатке, и, снова взглянув на него, Магдален засмеялась низким, чувственным смехом. Гай вдруг понял, что стоит на краю пропасти, уклоняясь от ответа, просто пытается выиграть время. Он резко вырвал руку и вышел, пожелав ей на ходу спокойной ночи.

Палатка оказалась не просто маленькой, а крохотной, в нее с трудом влез соломенный тюфяк. Спать раздевшись, как обычно, было слишком холодно, и Магдален залезла под меховое одеяло прямо в сорочке, и лежа слушала, как засыпает лагерь. Залаяла бродячая собака, на ее лай из города отозвались другие.