Изменить размер шрифта - +
Его охватило сильнейшее отвращение к этой женщине, он ткнул ее ножом. Но другая женщина, как бы точное отражение первой, в отместку напала на него сзади, впилась ему в горло острыми, сильными когтями и пыталась его задушить.

Пробудившись от этого глубокого сна, он удивленно увидел над собой рощу, тело его затекло от лежания на твердом, но он освежился. С легким испугом ловил он в себе отзвуки сна. Какая странная, наивная и дикарская игра фантазии! - подумал он с усмешкой, вспомнив ворота с призывом войти в театр "Вагнер". Что за блажь изображать его отношение к Вагнеру таким образом! Дух этого сна был груб, но гениален. Он попал в самую точку. И он, казалось, все знал! Театр с надписью "Вагнер" - разве это не он сам, не призыв войти в себя самого, в неведомую страну истинной своей сути? Ведь Вагнером был он сам. Вагнер - это был сидевший в нем убийца и беглец, но Вагнер - это был и композитор, художник, гений, совратитель, это была тяга к радостям жизни, к плотским радостям, к роскоши. Вагнер - это было собирательное название всего подавленного, подспудного, загубленного в бывшем служащем Фридрихе Клейне. И "Лоэнгрин" - разве это тоже не он сам, Лоэнгрин, странствующий рыцарь с таинственной целью, у которого нельзя спрашивать его имя? Остальное было неясно, женщина с ужасной головой-маской и другая, с когтями, - удар ножом ей в живот тоже напомнил ему что-то, он надеялся еще понять это, - атмосфера убийства и смертельной опасности странно и противоречиво смешалась с атмосферой театра, масок и игры.

При мысли об этой женщине и об этом ноже он ясно увидел на миг перед собой свою супружескую спальню. Тут он сразу вспомнил о детях - как мог он забыть их? Ему вспомнилось, как они утром вылезали из кроваток в ночных рубашечках. Ему вспомнились их имена, особенно Элли. О, дети! Из глаз у него медленно потекли слезы по усталому от бессонной ночи лицу. Он помотал головой, не без усилия поднялся и стал стряхивать листья и землю с измятой одежды. Только сейчас он ясно вспомнил эту ночь, голую каменную клетушку в деревенском трактире, чужую женщину у своей груди, свое бегство, свою гонку. Он смотрел на этот маленький, несуразный кусок жизни, как глядит больной на свою отощавшую руку, на сыпь у себя на ноге.

Со спокойной грустью, еще со слезами на глазах, он тихонько сказал:

- Боже, что еще задумал ты сделать со мной?

Из всех мыслей этой ночи в нем продолжал звучать только один голос, полный тоски: созреть, вернуться домой, получить право умереть. Далека ли еще его дорога? Далек ли еще дом? Придется ли вытерпеть еще много-много тяжелого, вытерпеть немыслимое? Он был готов к этому, он себя не жалел, сердце его было открыто: судьба, вот он я, бей!

Медленно спустился он через горные луга и виноградники к городу. Он вернулся в свой номер, помылся и причесался, переменил одежду. Он пошел обедать, выпил хорошего вина и почувствовал, как растворяется в его онемевшем теле и делается приятной усталость. Он узнал, когда в курзале танцуют, и отправился туда к чаю.

Терезина как раз танцевала, когда он вошел. Он обрадовался, снова увидев на ее лице особо сияющую, танцевальную улыбку. Он поздоровался с ней, когда она возвратилась к своему столику, и сел за него.

- Я хочу пригласить вас поехать сегодня вечером со мной в Кастильоне, сказал он тихо.

Она подумала.

- Прямо сегодня? - спросила она. - Это так спешно?

- Я могу и погодить. Но было бы славно. Где мне ждать вас?

Она не устояла перед приглашением и перед детской, странно красивой улыбкой, несколько секунд продержавшейся на его испещренном морщинами одиноком лице, как держится еще на последней стене сгоревшего и рухнувшего дома лоскут веселых, пестрых обоев.

- Где же вы были? - спросила она с любопытством. - Вчера вы так внезапно исчезли. И каждый раз у вас другое лицо, сегодня тоже... Вы ведь не морфинист?

Он только улыбнулся странно красивой и немного необычной улыбкой, при которой его рот и подбородок сделались совсем детскими, в то время как надо лбом и глазами по-прежнему оставался терновый венец.

Быстрый переход