Проходя мимо военного министра, Горчаков не преминул заметить:

– Рассказ Церетелева, конечно, весьма впечатляющий, но не думаю, чтобы он хоть сколько нибудь повлиял на нашу политику.

– Я тоже, – тотчас же согласился с князем Милютин.

Горчаков хмыкнул и недоверчиво покачал головой.

Сказав: "Я тоже", Милютин подразумевал, однако, и совсем другое, – говоря откровенно, он не надеялся на искреннее намерение царя заняться серьезным обсуждением вопроса. Нерешительность, с которой вел себя Александр, едва только дело касалось обостряющихся отношений с Портой, давно уже стала явлением обычным и даже обыденным. Казалось, необходимость каких бы то ни было усилий, связанных с принятием окончательных решений, ввергала государя в смертную тоску. Плыть по течению было куда способнее и покойнее.

Милютин понимал состояние Александра, даже в чем то сочувствовал ему, хотя сам был человеком прямым и напористым (в напористости его убедились многие, когда он проводил в жизнь свою реформу).

– Вот видите, Дмитрий Алексеевич, – сказал ему между тем царь, кивком головы предлагая садиться поближе, – и так почти каждый день. Часа не проходит без того, чтобы кто либо не напомнил о несчастной Болгарии. А уж от господ славянофилов и вовсе отбою не стало. – Царь развел руками. – Они даже проникли в мою собственную семью.

(Императрица Александра Федоровна, немка по происхождению, и наследник престола были ярыми славянофилами.)

Милютин сделал слабую попытку улыбнуться, чтобы хоть как то выразить свое отношение к сказанному, но царь опередил его:

– Впрочем, вам это и так хорошо известно. При дворе нет альковных тайн, и, знаете, Дмитрий Алексеевич, даже самодержавный венец не ограждает от сплетен и пересудов…

Очевидно, он имел в виду не столько политику, сколько свою связь с Екатериной Николаевной Долгоруковой.

Милютин осторожно промолчал.

– Да да, – рассеянно подтвердил Александр и, задумавшись, снова принялся внимательно изучать карту Балканского полуострова.

Воспользовавшись паузой, Дмитрий Алексеевич прикинул наскоро тот круг вопросов, который, очевидно, станет предметом сегодняшнего обсуждения. Он уже приблизительно знал, о чем любит расспрашивать царь, но на сей раз решил отойти от традиции и не столько отвечать, сколько попытаться, если это представится возможным, связно изложить свою точку зрения и обрести в лице государя своего надежного союзника. Может быть, на это его решение как то повлиял только что выслушанный рассказ Церетелева, а может быть, и обращенное вскользь замечание князя Горчакова о неизменности политики, которой в любых обстоятельствах придерживается Александр. Трудно сказать, что именно. Но скорее всего то, о чем он намеревался говорить, было все таки его твердым и сложившимся убеждением. Именно так и понял его Александр, едва только Милютин произнес: "Неизбежность военных действий настолько очевидна, что…"

– Полноте, Дмитрий Алексеевич, – оборвал государь, – к чему эта поспешность? Слава Богу, мы люди государственные и можем мыслить спокойно. Вы настаиваете на необходимости войны с Турцией? Что ж. Однако же я придерживаюсь несколько отличной точки зрения. Кто нас рассудит? Кстати, князь Горчаков не далее как сегодня утром выразил полное со мною согласие.

– Александр Михайлович недостаточно осведомлен в военной стороне вопроса…

– Вы полагаете, Аксаков и иже с ним разбираются в этом вопросе лучше князя?

– Вашему величеству хорошо известно, что я не примыкаю ни к славянофилам, ни к каким либо другим направлениям, – сухо заметил Милютин.

– Хорошо, хорошо, – произнес Александр примирительно, – разве я возражаю? Кто же исключает возможность военного конфликта? А эти турки, право, ведут себя вызывающе… Но самим, самим ускорять события?! Все ли вы взвесили, дорогой Дмитрий Алексеевич? А? Как поведут себя сыны туманного Альбиона?

– Сыны туманного Альбиона, – язвительно подчеркнул Милютин, – оснащают турецкую армию новейшими винтовками системы Снайдера, а американцы везут им винчестеры, способные выпускать по пятнадцать патронов за сорок секунд.