Каждое утро она спрашивает меня, как там некролог старикана, и каждое утро я отвечаю, что еще не начинал – и она, естественно, бесится. Сегодня я еще даже не успел вылезти из кровати, а телефон уже трезвонит.

– Джек, это Эмма.

– Доброе утро, солнце мое.

– Мистеру Полку стало хуже, – информирует она.

– Мне тоже. Надо же, какое совпадение.

– Я не шучу.

– Я тоже. Я подхватил какой-то желудочный вирус, – говорю я, – и боюсь, не смогу сегодня прийти.

Долгая пауза – Эмма пытается совладать с охватившими ее противоречивыми чувствами. Она, конечно, рада насладиться мирным – вследствие моего отсутствия – утром, но я ей нужен.

– Ты вызывал врача? – спрашивает она.

– Вызову, как только выну голову из унитаза. Обещаю.

Отвратительная картина заставляет Эмму замолчать еще на некоторое время.

– Я тебе перезвоню, – говорю я.

– Джек, подожди.

Тут я издаю стон, достойный жертвы дизентерии в запущенной форме.

– Они там в «Милосердии» подключили Старину Полка к аппарату, – лепечет Эмма. – Они говорят, сердце и легкие могут отказать в любой момент.

– К какому аппарату?

– Господи боже мой, откуда я-то знаю?

– Эмма, сколько ему уже? Девяносто пять, девяносто шесть? – Я представляю, как она кипит от негодования: думает, я даже не в курсе, сколько лет старику.

Она сухо роняет:

– Восемьдесят восемь.

Столько же было Орвиллу Реденбахеру, когда он умер!

– А сколько очередной миссис Полк? – спрашиваю я. – Тридцать шесть, если не ошибаюсь?

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что старик не помрет в «Милосердии» с трубкой в члене. Он умрет дома, в постели, с блаженной ухмылкой на лице и банкой «виагры» на тумбочке. Поверь мне.

На это Эмма холодно заявляет:

– Похоже, ты не так уж и болен, Джек.

– Да если бы ты только знала, как мне паршиво! Но лучше я избавлю тебя от ужасных подробностей.

– Ты появишься на работе завтра?

– Не рассчитывай на это, – советую я. – Все, меня ждет фаянсовый друг!

Церковь Св. Стефана – это ультрамодное здание на берегу океана. Я приезжаю заранее, вхожу внутрь и сажусь на скамью у двери. В первом ряду я замечаю белокурую голову – либо это Клио Рио, либо Джонни Уинтер в женском платье. А в центре помоста на покрытом бархатом столе возвышается красный «стратокастер» и небольшая бронзовая урна.

Я насчитываю пять телеканалов, в том числе «Ви-эйч-1»; телевизионщики бесцельно слоняются меж исповедален. Это самое разношерстное сборище скорбящих, которое мне доводилось видеть: обожженные солнцем портовые крысы и матерые морские волки; бледные, утыканные пирсингом любители ночной жизни, слишком молодые, чтобы быть фанатами «Блудливых Юнцов»; лохматые седеющие рокеры, осколки доисторических групп, таких как «Стикс» или «Супертрэмп»; никому не известные, слегка обдолбанные студийные музыканты в черных джинсах и с дрянными татуировками; и то тут, то там красивые одинокие девушки в темных очках – очевидно, поклонницы и бывшие любовницы Джимми Стомы. Но я не вижу Дженет Траш: может, Клио просила ее не приходить, а может, Дженет сочла, что ей будет неуютно среди всей этой толпы. А еще здесь нет высокого парня с огненной шевелюрой – ну, того, что я встретил у лифта. Странно: если он их общий приятель, почему не пришел на похороны?

Церковь уже почти полна, когда начинают съезжаться знаменитости: братья Ван Хален, бешеный ударник Рэй Купер, Джоан Джетт, Кортни Лав, Тина Мари, Зигги Марли, Майкл Пени и рыжеволосая красотка то ли из «Бэнглз», то ли из «Гоу-Гоуз», так сразу и не вспомню.