– Наше соглашение было вполне конкретно, – произносит голос одновременно человеческий и механический: так могла бы разговаривать заводная кукла, будь у нее голосовые связки. – Он будет доставлен в столицу на казнь. Меч также входит в цену.

Отвечает его полная противоположность: за сухими, педантичными интонациями в нем слышится звон натянутой тетивы.

– Да, безусловно. Я присмотрю за ним. Что же касается меча, это реликвия святого Берна и по праву принадлежит церкви Возлюбленных Детей Ма’элКота. О нем позаботятся со всем тщанием.

Я открываю глаза, поворачиваю голову, чтобы приказать обоим заткнуть хлебальники, а вижу жестколицего засранца посла рядом с одним из фальшивых охранников.

Между ними покачивается, сверкая в радужных брызгах водопада, рукоять Косалла, будто метроном, отмеряющий ритм белого шума, в котором растворяется мир. Брызги оседают, сливаясь в тонкую розоватую от крови струйку воды. Изгибы валунов уводят ее в сторону от ручья, и она высыхает среди бесплодных камней.

Клинок рассек череп Шенны, будто чудовищная, наизнанку вывернутая Паллада, но глаза ее все еще ясны и светлы – те же брызги смывают с них пыль. Зрачки сверкают, как алмазы, и я не понимаю, как мне жить дальше.

Райте оборачивается ко мне, пронизывая сияющим взором.

– Что скажешь, Кейн? – обращается он ко мне с глумливой почтительностью. – Готов в дорогу?

Язык отказывает мне.

Райте пожимает плечами.

– Моя благодарность, – бросает он фальшивому охраннику. – Передайте вашему руководству в компании «Поднебесье» глубочайшее почтение со стороны Монастырей. Также объясните, что мы сожалеем о гибели администратора Гаррета, но вы сами можете засвидетельствовать – она была неизбежна.

– Согласен, – отвечает тот. – Посольство известят о назначении нового вице-короля, как только позволят обстоятельства.

– Мы готовы приветствовать его в духе истинного братства, – напыщенно произносит Райте. – Всего вам наилучшего.

Фальшивый охранник молчит: социки никогда не прощаются. Молча делают разворот кругом и скрываются за утесом.

Я надеялся, что они меня пристрелят. Но это явно лишнее.

Я еще дышу, но это не значит, что я жив.

Так что когда Райте выдергивает Косалл из камня, попирая башмаком лицо Шенны, я ничего не чувствую.

Так что когда он подскакивает ко мне, и в иссиня-белых глазах его бьется тот же слепой голод, что я видел в стеклянных зенках мертвого Берна, и кричит: «Я Райте из Анханы. Ты Кейн, мой пленник, и ты умрешь!» – я без всякого удивления слышу собственный ответ:

– Я не Кейн. Кейна больше нет. Кейн мертв.

Слова эти по какой-то причине наполняют мальчишку восторгом. Он стоит надо мной, увенчанный славой, раскинув руки, будто хочет обнять весь мир.

– День пришел! – запрокинув голову, орет он в безграничное небо. – День пришел! Ибо я есть!..

У меня еще хватает сил удивиться тупо, кем он себя считает, но сил принять ответ к сердцу уже не находится. Я могу думать только о Вере.

Но не могу представить, чем случившееся обернулось для нее.

Господи, Вера… Я знаю, ты не слышишь меня, но…

Господи, Вера.

Прости.

Подлый рыцарь, как это в обычае у странствующих паладинов, шел своим путем и учил свои уроки: каждый поворот на его пути становился новым уроком, и каждый урок заставлял свернуть с прежней дороги.

Медленно, через боль и страдания подлый рыцарь признавал истины, которым учила его жизнь: чем вымощена дорога в ад, что нет в мире совершенства и что доброе дело не остается безнаказанным.