— Совершено, — говорит Фрейри-Юлиана, молодой король Верта и мать Армана.

   — Они, чего доброго, думают, что это им сон приснился, — хмыкает Фрейр, раскоронованный король, отец Элинара.

   — Пускай думают: наяву они не были бы так смелы, — отвечает ему Юлиан, отец Армана и Фрейров возлюбленный.

   — Почему это? Они же из рода сидов, как и мы с Юлианой, — Фрейя пожимает плечами.

   — Ты с Фрейри, — поправляет ее брат. — И в них есть кровь Моргэйна, который не боялся любви с тем асасином из замка Ас-Сагр, как то бишь его… Однако это совсем еще дети — пускай думают, как им легче.

   — Сны сидов равны бытию, — кивает король Фрейр соломенно-рыжей головой: апельсин или солнце. — Слияние сидов равно разрушению, восстание их плоти — сотворению нового. Такое нашим отрокам пока не вынести.

   — Так это мальчики приблизили Рутен сюда, к нам? — спрашивает Бельгарда.

   — Наверное, сначала мы сами — читая книгу. И лишь потом они, — отвечает ей брат-близнец.

   — Но зачем?

   — Чтобы мы прошли след в след и продолжили их действо.

   На этой судьбоносной и культовой фразе дверь в светлицу распахивается настежь и влетает papan terrible, жуткий псевдопапаша семейства — Бьярни. Сходство его с побратимом, королем-отшельником Кьяртаном, год от года становящееся всё большим, сейчас поистине ужасает — ибо выражается он отнюдь не на царский манер.

   — Нет, шефы мои дорогие, от этого и впрямь крыша станет набекрень!

   — Что-то ты поздновато фишку раскусил, — отвечают ему, наивно полагая, что речь идет о последнем явлении Рутена здесь присутствующим.

   — Так это ж только два часа назад, — отвечает Бьярни. — Кобыла моя Налта, ну, знаете, я ее еще Хортом покрыл, оба от Черныша в энном колене. Родила.

   — С чем и поздравляю, — кланяется Юлиан. — Кобылка или жеребчик?

   — Он. С шишечкой, как у предка. Единорожек.

   …Немая картина.

    ГЛАВА I. Евразия

      Скорей! Одно последнее усилье!

      Но вдруг слабеешь, выходя на двор, —

      Готические башни, словно крылья,

      Католицизм в лазури распростер.

    Н. Гумилев

   — Ты понимаешь, что именно мы видим? — говорит брат сестре, Бельгард — Бельгарде.

   Оба, как были в домашних рясках и веревочных сандалиях, перешагнули порог — вернее, подоконник Дома — спрыгнули вниз, прошли в глубину зачарованного пространства, минуя каплицу, и стоят теперь внутри поистине циклопического строения, под стреловидными сводами, полными первозданной тьмой. Своды необъятны, рассечены нервюрами, на опорных колоннах четыре евангелиста — лев Марк, орел Лука, бык Матфей, ангел Иоанн. Из обеих круглых роз, чудом сохранивших стекла, льется вниз радужное свечение: семь цветов лета. Пол вздыблен, камни выкорчеваны, иные поставлены стоймя.