Кременецкий подмигнул Никонову.

— Франц-Иосиф-то каков, а? — сказал он. — Поцарствовал, поцарствовал, да и умер.

— В самом деле, всего каких-нибудь семьдесят лет поцарствовал и умер, чудак этакой! — подхватил Яценко.

— Шибко стал умирать народ! Вот и Направник скончался. Кого мне жаль, это Сенкевича…

— Зато я, господа, твердо решил: буду жить еще пятьдесят шесть лет и три месяца, — заявил Никонов, подливая всем ликера.

XIV

Стоя на площадке перед открытой дверью, Семен Исидорович провожал последних гостей, все повторяя полушепотом:

— Спокойной ночи, дорогая моя… Спасибо… Слева дверь внизу, постучите швейцару, да он, верно, не спит… До свиданья, Николай Маркович, нижайший привет матушке, скажите, чтоб поправлялась поскорее… До завтра, Григорий Иванович, благодарствуйте…

Внизу, наконец, тяжело стукнула дверь. Кременецкий погасил свет на лестнице и запер дверь квартиры.

— Уф, кончено! — сказал он радостно, входя в кабинет. — Правда, все сошло отлично?

— Отлично или не отлично, а до весны отдохнем, — отозвалась Тамара Матвеевна, брезгливо глядя на пепел, просыпавшийся по ковру кабинета. — Кажется, штук десять пепельниц им расставили, нет же, все на ковер…

— Оставь, Маша завтра уберет… Право, было очень хорошо. Муся, ты как находишь?

— Да, папа, — устало отозвалась Муся.

Тамара Матвеевна повернула выключатель, оставив зажженной только одну лампочку в люстре.

— Скоро пятый час… Наши милые петербургские обычаи!..

— Очень устала, золото мое? — спросил Кременецкий, целуя жену в волосы. Она вспыхнула от удовольствия и быстро оглянулась на Мусю.

— Всякая усталость проходит, когда я подумаю, что со всеми расквитались, со всеми. Больше ни перед кем не свиньи.

— Ни перед кем… Разве перед Михайловыми? Жаль все-таки, что они не пришли.

— Это мне все равно: была бы честь предложена…

— Разумеется. Не устраивать же для них особый раут…

— Благодарю покорно… Муся, ты бы спать пошла, ты так утомилась, бедная.

— А ты? Неужто ты будешь еще порядок наводить, в пятом часу?

Тамара Матвеевна только взглянула иронически на мужа и махнула рукой.

— Порядок наводить! Здесь нам с Машей и Катей завтра часа на три работы.

— Лакеи ушли?

— Сейчас же после ужина ушли… Я им дала по два рубля на чай, кажется, были очень довольны… Надо бы серебро пересчитать…

— Ну что ты, клубные лакеи… Нет, серьезно, все сошло прекрасно… Шампанского не маловато было за ужином?

— Оставь, пожалуйста. У твоих Михайловых дают по бутылке на десять человек, мне их француженка говорила, лакеям велят на аршин поднимать бутылку над бокалами, чтоб больше было пены — и ничего. А у нас маловато!

— Так то Михайловы: по Ивашке рубашка… А шампанское, правда, можно было смело все взять русское, это ты была права… Написано «Grand Champagne», и все равно никто не умеет различать, какое русское, какое французское. На следующий раут возьмем все русское.

— Ох, ради Бога, не говори о следующем рауте, дай передохнуть… Муся, ты, конечно, узнала платье Глафиры Генриховны? Это та самая модель Бризак, только ихняя Степанида сделала воротник крепдешиновый вместо pointe de Venise , я сейчас узнала… И такой же пояс с камеей. По-моему, так себе, а? А Анна Сергеевна совсем невестой разрядилась для своего Скворцова, только он на нее и не смотрит, со стороны совестно.