— Бросьте говорить о тряпье и косточки дамам перемывать… Какой молодец Шаляпин!.. Это очень удачно вышло, я и думать не смел, что он будет петь. Он нигде не поет… Ведь мировая величина!.. Три тысячи за спектакль пожалуйте. А у того, бедного, голос маленький, но препоганенький.

— Это твоя была выдумка. Жаль четырехсот рублей.

— Не деньги нас, а мы их нажили. Ничего, все были очень довольны, гораздо легче с музыкальным отделением. А англичанин произвел страшный эффект, я видел… Хорошо, подлец, форму носит, на Фомине земгусарский мундир сидит хуже…

— Мусенька, у тебя глаза слипаются, иди спать, моя милая. Впечатления завтра…

— Да, я иду… Спокойной ночи…

— А поцеловать маму?.. Спокойной ночи, мой ангел…

— И не оставайся долго в ванне, Мусенька, это нездорово… А ты еще посидишь со мной, золото, я папиросу докурю?.. Ты знаешь, я окончательно убедился, что Николай Маркович просто недалекий человек. Вообрази…

— Большое открытие: я всегда говорила, что он дурак…

Муся прошла в свою комнату и, не зажигая света (лампочка горела в коридоре), села на край кушетки. Ее комната тоже была приведена в полный порядок, — на случай, если б сюда во время приема пожелала заглянуть какая-либо гостья. Пахло земляникой, — от крема, которым пользовалась «маникюрша». Муся так сидела несколько минут, затем встала, сняла платье, вытянув вверх руки, и открыла шкаф, из которого пахнуло духами. Муся хотела было повесить платье, но остановилась перед такой затратой энергии и бросила платье на стул, затем занялась своим сложным дамским хозяйством. Она распустила волосы, зажгла свет над туалетным столиком. Хрустальные флаконы на столике вспыхнули разноцветными огнями. Осветилась мебель белого дерева, крытая белым атласом, кровать с белым кружевным одеялом, яркие переплеты книг на этажерке, маленькое пианино в углу. Муся очень любила свою комнату, — но пианино ей подарили родители ко дню рождения уже два года тому назад, туалетный столик с хрустальным прибором годом раньше, а белая мебель была заказана еще тогда, когда они только стали богатеть и выходить в люди. Мусе вдруг захотелось плакать. «Нет, положительно, я глупею… — подумала она. — Ведь, ничего решительно не случилось: ничегошеньки, как говорит папа. Только еще один безрезультатный вечер… — Она сквозь слезы улыбнулась газетному слову «безрезультатный». — Какой же мог быть результат? Сто таких вечеров было и еще сто будет. Не из-за этого же плакать… Да, но так дальше продолжаться не может, я больше не могу так жить с ними…»

Она обрызгала себя духами из пульверизатора, оглянулась на холодную нарядную постель, — ей не хотелось ложиться. Муся подошла к пианино и бесшумно подняла крышку. Нечего было и думать о том, чтобы играть в такой час. Муся порылась в нотах, отыскала «Заклинание цветов» и одним пальцем почти неслышно тронула несколько клавишей. «E voi — o fiori, — Dall olezzo sottile, — она мысленно переводила итальянские слова, — Vi faccia — tutti — aprire — La mia man maledetta … Какая-то дьявольская сила из него лилась, когда он это пел, мурашки пробегали. И смотреть на него было страшно… Настоящий демон»… В ту минуту, когда Шаляпин пел знаменитую фразу (ему согласился аккомпанировать передовой композитор), рядом с Мусей находился Клервилль. Позади них, немного сбоку, откинувшись на спинку стула, сидел Александр Браун. Она почувствовала на себе его взгляд, оглянулась и почему-то вздрогнула.