— Видите ли, у вас репутация очень левого человека. Лекции же ваши усердно посещались людьми, которыми мое ведомство интересуется. И — не у меня, но в Париже — возникла мысль, что, быть может, это не совсем случайно… Я потому так откровенно говорю, что мысль оказалась нелепой… Я вдобавок интересовался вами, как университетским товарищем. Из вашего «Ключа» мне довелось прочесть лишь один отрывок, и я мог убедиться в том, что революционность ваша сомнительная и что ультра-левым вас можно назвать разве только для смеха… Вы не сердитесь?

— Нисколько. Мне, впрочем, не совсем ясно, что такое значит «ультра-левый»? В области практической я предъявляю к государству довольно скромные требования, — приблизительно те, которые осуществлены в Англии и с которыми вы так усердно боретесь. Но этого я в «Ключе» почти не касался. Моя книга, как вы изволили сказать, философская, во всяком случае теоретическая. Я подвергаю критике разные наши учреждения и догматы. Отношение мое к ним какой-то остроумец назвал аттилическим: я, мол, как Аттила, все предаю мечу и огню. Но это очень преувеличено. Притом, повторяю, у меня чистая теория.

— Вот, вот… Я один ваш аттилический отрывок читал с истинным наслажденьем и охотно признаю, что у него два равно отточенных острия, направленных в противоположные стороны. Левым ваша книга, должно быть, еще неприятнее, чем правым, и это меня, конечно, утешает. Но… Простите тривиальное замечание: я вообще боюсь, не столько бисера (бисер вещь вполне безобидная), сколько его отраженья в мозгу свиней. В современном мире и без того очень развиты аттилические инстинкты. Вот и у нас, я думаю, когда купцы бьют в ресторанах зеркала, это происходит от излишнего аттилизма.

— Очень может быть, — ответил, смеясь, Браун, — вероятно, купец пьяным инстинктом чувствует, что и ресторан дрянной, и зеркала дрянные.

— Поверьте, ничего подобного. Он потому их бьет, что они дорогие и хорошие: денег куры не клюют, разбил, вставь, с… с…, новые!.. Но если слушатели ваших лекций начнут бить разные зеркала, то, боюсь, новые будет вставить трудно. Поэтому, может быть, мы не так неправы, относясь подозрительно к людям с аттилическим инстинктом, — разумеется, если они не чистые теоретики… Но вы кушайте…

Федосьев, тоже смеясь, пододвинул Брауну блюдо. Разговор шел в столовой Федосьева. Он жил в частной холостой квартире, обставленной небогато, чуть только прилично, и без всяких претензий. Видно, и квартира, и ее обстановка мало интересовали хозяина. Ковер, буфет, кожаные стулья были куплены в первом магазине по соседству с домом. На покрытом дешевенькой салфеткой столике стоял большой граммофон. На стене были развешены фотографии в золоченых рамках. «Не хватает канарейки, — подумал, войдя в столовую, Браун. — Вот и суди по обстановке…» Впрочем, когда он присмотрелся к квартире, кое-что в ней показалось ему характерным для Федосьева. Лампы давали много меньше света, чем было бы нужно, и уюта, несмотря на мещанскую обстановку, не было. Обед был хорош, без лишних, предназначенных для гостей, блюд. Подавал лакей в серой тужурке, без перчаток, с бегающими, воспаленными глазами. «Верно охранник…»

— Так вы читали «Ключ»? — спросил Браун, кладя себе на тарелку кусок индейки. — Как это у вас хватает на все времени?

— На все не на все, а на чтение хватает… Для меня, Александр Михайлович, как, впрочем, извините меня, и для вас, начинается тяжкая подготовительная школа по изучению ремесла старости… Салата советую взять… Или вы, по-французски, едите салат отдельно?.