Переодеваться пришлось здесь же, на складе, за штабелем потёртых сёдел (по-моему, сёдла были не для лошадей. Слишком большие). Поверх своих колготок и футболки я натянула штаны, рубаху и слишком длинную, не по росту, куртку. Сунула ноги в сапоги: наши модницы, наверное, подрались бы за такие ботфорты… если бы они были хоть чуть-чуть новее.

Гарольд осмотрел меня (чучело чучелом, если честно) и остался доволен.

— Урок первый. — Он заложил руки за спину и отставил ногу, чтобы казаться солиднее. — Маг дороги должен уметь защищать себя от зла. Иначе как он сможет защитить других?

Он круто развернулся, из его руки вылетела железная стрелка и воткнулась в глазную прорезь тяжёлого шлема, ржавевшего на стойке вместе с доспехом. В пустой голове у «рыцаря» полыхнуло, изо всех щелей доспеха повалил дым.

Я разинула рот. Наблюдая за мной краем глаза, Гарольд слепил прямо из воздуха дрожащий струйчатый шарик, подбросил к потолку. Шарик взорвался, на нас посыпались искры, по потолочным балкам размазалась чёрная клякса копоти.

Веснушчатый нос моего учителя поднялся к этой кляксе, будто указка.

— Маг дороги ничего не боится. Скажи: «У зла нет власти!»

— У зла нет власти, — послушно повторила я.

— Уже хорошо. Сейчас мы с тобой пойдём в город… и там потренируемся. Только смотри, от меня ни на шаг!

Зря он это сказал: я и так боялась отойти от него хоть на полшага. Один раз даже ухватила его за рукав — правда, тут же опомнилась и убрала руку. Ещё подумает, что я трусиха!

Прежде мне казалось, что в Королевстве очень мало людей. А их здесь было столько, что могли затоптать в два счета. Мужчины почти все бородатые, длинноволосые, похожие не то на разбойников, не то на рок-музыкантов. А женщины разные — и высокие, и маленькие, побогаче одетые и победнее, то чистенькие и аккуратные, а то такие чучела в лохмотьях — с виду настоящие ведьмы. И все одновременно говорят: зовут кого-то, ссорятся, мирятся, зазывают в лавочки, смеются, поют…

А улицы? Разве это улицы? У нас в школе коридоры и то шире. А мостовая? Горбатая, щербатая, с выбоинами, деревянные башмаки по ней — цок-цок-цок! Кованые сапоги — бах-бах-бах! И тут же лошади… Я бы, например, запретила на лошадях ездить в таком тесном месте. Ещё наступят кому-нибудь копытом на ногу.

А запахи!

То дымом потянет. То свежим хлебом. То вонища шибанёт, хоть нос затыкай. Я попробовала дышать ртом, но тут же закашлялась: пыль оседала в глотке. И в этот самый момент вонищу сдуло ветром. Повеяло удивительным запахом с моря: он был такой… прекрасный и ужасный, как этот город.

Мне сделалось страшно и весело.

А толпа вокруг кружила. Я не успевала всего рассмотреть, потому что надо было следить за Гарольдом, чтобы не отстать. И потому перед глазами у меня замирали будто фотографии: деревянная лодочка в сточной канаве… Подкова на мостовой… Кузнец работает прямо на улице (а грохоту! Искры летят!), мальчишки играют под ногами толпы, и никто на них не наступает, вот что удивительно. Мы спускались ниже, ближе к морю, ближе к порту, и всё свежее делался ветер и гуще — толпа. А потом Гарольд взял меня за локоть и втянул в переулок — сквозь низкую арку в глинобитной стене.

Здесь почти никого не было. Толстая женщина выплеснула помои из тазика в канаву, равнодушно посмотрела на нас, ушла. Брели по улице двое мужчин, в обнимку, пошатываясь, пьяные, что ли? Завернули за угол, скрылись из глаз…

Все окна деревянных домов были закрыты ставнями. Три собаки лежали у низкого порожка — а над порожком была вывеска: «Трактир „Четыре собаки“.

— А где четвёртая собака?

Гарольд нахмурился:

— Что?

— Здесь написано…

Он посмотрел на вывеску, на собак, понял и нахмурился ещё сильнее:

— Не отвлекайся по пустякам.