|
Бру повезло: если бы он держал меня в одном из верхних шатров, я бы нашла способ убить негодяя. Или сразу несколько способов: сначала убила бы его за то, что он сделал со мной, потом за то, что он сделал (как я полагала) с несчастной Себастьяной, и еще раз — от имени Герцогини. Да, я лишила бы его жизни трижды — ножом, дубинкой и каким-нибудь острым предметом без рукоятки. Вращаясь вокруг своей оси, он долетел бы до цели и вонзился Бру прямо в сердце. Или в то, что у него вместо сердца. Наверное, я сумела бы свершить задуманное, если бы ко мне вернулось утраченное хладнокровие, но в тот день ничего не вышло. Однако на следующий день… Или на третий? Не могу вспомнить. Я утратила чувство времени; даже теперь меня мучает ощущение, что дни пленения перемешались в моей голове. Тем не менее вскоре я действительно нанесла удар. Бру подошел ко мне, держа в руке что-то светлое. Он был обнажен, и я видела его темный срамной уд — к счастью, обвисший и вялый. В другой руке он держал стеклянную мензурку, до краев наполненную серебристо-серой жидкостью. Теперь я знаю: там был эликсир, большую часть которого составляла жидкая ртуть, да не простая, а особая, добытая самим Бру в его лаборатории, имеющая вкус серы и соли. Когда он приблизил ко мне мензурку, я сделала так — не помню, напряжением мышц или волевым усилием, — что кровать задрожала и сдвинулась (а может быть, Бру просто споткнулся). В результате две или три капли алхимической смеси выплеснулись из мензурки на мое плечо, но не скатились вниз, как следовало бы ожидать. Холодные и застывшие, они походили на пули, резко затормозившие и замершие на поверхности кожи, словно боясь проникнуть в мою плоть. Я выпила из мензурки остаток жидкости, и смесь оказалась теплой. Она холодела только тогда, когда попадала в мое горло, обволакивая его. Я поняла, что уже пила эту смесь: именно ее привкус я чувствовала, когда очнулась в этой комнате. Теперь он казался раз в десять сильнее, а когда я сделала глоток… Подождите. Здесь не годятся слова «выпила» или «проглотила», потому что они предполагают некую добровольность. Я не желала пить эликсир, а если и проглотила его, то лишь для того, чтобы не задохнуться. Бру вливал в меня питье посредством большой фарфоровой воронки, узкий конец которой, достигавший в длину десяти дюймов, был смазан каким-то жиром. Алхимик поставил мензурку на паркет и запрокинул мою голову, ухватив меня за волосы, после чего ему удалось вставить воронку мне в рот. Потом зажал мой нос, вынудил меня разомкнуть челюсти и влил жидкость в мое горло. После этого я собрала остатки самообладания и обвела взором красно-белую комнату с твердым намерением найти хоть что-то, чем можно… И я действительно обнаружила подходящий предмет. Точнее, предметы: силой ведьминского взгляда я вытащила из стены изрядное количество гвоздей (при этом кости, белесая плоть и красные камни со стуком попадали на пол) и устремила их в сторону Бру. Гвозди и гвоздики, прикреплявшие части странных созданий алхимика к стенам и потолку — так сумасшедший охотник за бабочками пришпиливает к бархату еще живую добычу, — понеслись, как железные молнии, но не причинили Бру большого вреда. Полет их постепенно замедлился, сила инерции иссякла (Ремесло — одно, а законы физики — совершенно другое), и лишь несколько гвоздей долетели до цели. Бру спокойно вытащил их, они поранили его не больше, чем крапива или жалящие клювы птичек-колибри. В итоге мне пришлось отступить на самый последний край обороны, поскольку с тех пор Бру стал завязывать мне глаза. Старый алхимик понял, где сосредоточена воля ведьмы, и стал остерегаться моего жабьего глаза. У меня не оставалось иного выхода, кроме как слепо ему повиноваться и пить его зелья вместо еды, способной поддержать мои силы. |
