|
Да, то был Каликсто, белокурый как ангел — ах, как дивно отросли в море его волосы! Впечатление усиливалось игрой света и тени в дымной каморке. Да, он явился ко мне, как ангел-хранитель. Разве что на картинах и древних иконах ангелы редко размахивают матросским ножом и не держат лезвие у самого горла подлого мучителя. За шесть месяцев плавания Каликсто возмужал. Он предстал предо мною сильным, широкоплечим, светловолосым и очень красивым. На борту «Алкиона» ему пришлось много и тяжело работать, отчего его мускулы стали рельефными, однако юноша не просто окреп — в нем появились некий внутренний стержень, внутренняя сила, чего не было на борту «Афея». Он держал нож у горла Бру и сквозь дымный сумрак смотрел на меня. Что он видел во мне, распростертой перед ним — некое средоточие всего самого диковинного и странного? При этом он ждал, когда я моргну, кивну или дам ему какой угодно сигнал, означающий: да, убей его. Но я не дала ему такого знака. Я покачала головой: нет, не надо. Каликсто был смущен. Не решил ли он, что я попала в нынешнее положение по собственному выбору? Юноша наверняка был сведущ по части различных грешков и пристрастий — ведь ночь или даже час в портовом борделе способны дать своего рода эротическое образование. Я не хотела, чтобы он судил обо мне вот таким образом. Получается, Бру не в чем винить? Юноша, должно быть, думал именно так, и я с ужасом увидела, что он попятился, отстраняясь от алхимика, и отвел свой короткий морской нож в палец длиной, который носил за голенищем сапога. Нет, снова покачала я головой — на сей раз для того, чтобы потребовать: «Не дай ему уйти! Не слушай его!» — потому что Бру начал что-то ему говорить, как только понял, что я не в силах вымолвить ни слова. Когда алхимик своими длинными темными пальцами вынул кляп из моего рта, я почувствовала, что моя челюсть не может двигаться и очень болит, а горло покрыто пленкой из застывшего серебристого зелья. Мои мысли были зыбкими, они колыхались в голове, как морские водоросли, и я поняла, что не смогу ни объяснить что-либо, ни обвинить кого-то, потому что не могу говорить. Тут меня охватил страх. Не оттого, что Бру собирался причинить нам вред — он больше не имел такой возможности. Он обладал знаниями, но не силой; кроме того, он уже не мог напасть внезапно, что в свое время позволило ему обмануть меня и использовать в своих целях. Он стоял на коленях перед моим ложем, как жалкий проситель, и выглядел обычным стариком. Без сомнения, Бру притворялся. Когда этот негодяй встал и двинулся к юноше, он сгорбился, зашаркал ногами, а руки сложил так, как это делают нищие, после чего заговорил быстро, торопливо и проникновенно. Я не могла расслышать, что он шепчет, но поняла: пора вмешаться. Призвав на помощь все свои небольшие силы, я приподняла правую руку и грязным пальцем с длинным отросшим ногтем (да, грязным, поскольку извержения моего организма покрывали ложе толстым слоем — все нечистоты, скопившиеся за месяц) указала на мой правый глаз. Каликсто понял меня. «Диблис, — вот что я хотела сказать. — Этот человек обращался со мной так же, как Диблис обращался с тобой». А потому Бру, вместо того чтобы закончить начатое — еще дней десять, и он бы заполучил долгожданный камень, а мои останки предал пламени в новом атаноре или прибил меня заживо к здешним стенам, — оказался на полу, в кандалах, в самом беспокойном по части буйства белесой плоти углу «крипты». Теперь он жаждал смерти, как я незадолго до того. У меня не было к нему ни капли сочувствия — ни единой капельки, — но мне все-таки не хотелось запятнать руки Каликсто его кровью. |
