Она считала, что так случится и с нами, в этом можно не сомневаться.
Так что самым худшим стало для нас всех ожидание смерти. Асмодей беспробудно пил и был готов наброситься с кулаками на каждого, кто попадется ему под руку. (Жестокость у него замещала грусть.) Дважды пришлось посылать за Каликсто, чтобы юноша доставил гуляку домой. И когда Асмодей после одного из дебошей крепко заснул — как всегда, подле своей Себастьяны, захлебываясь в пьяных слезах, ибо слезы, подавляемые в трезвом состоянии, прорывались наружу морем пьяных рыданий, — Каликсто рискнул на два дня отлучиться и сплавать на Ки-Уэст, откуда вернулся с розами. Дело в том, что я рассказала ему о том, какой дивный розарий устроила Себастьяна во Враньем Доле близ своего замка. Лепестки этих цветов, привезенных издалека, как будто стали частью длинного прощального письма Ромео — я прочла его Себастьяне вслух. Что касается Люка, тот продолжал играть с Тимоти Тревором в подвижные игры, носясь по всему острову, но каждые несколько часов подбегал к постели Себастьяны, чтобы доложить ей, как идет приручение пойманного ими журавля. А еще, гордо доложил он, им удалось приручить баклана. Перед тем как покинуть опочивальню Себастьяны, он всякий раз исполнял нечто вроде джиги, чтобы сделать приятное своей опекунше, заставить ее улыбнуться и тем самым отблагодарить, снова и снова, за исцеление, достигнутое благодаря ее волшебству и заботам. Больная нога больше не мешала мальчику бегать. Ну, почти не мешала. Асмодей по-прежнему называл его своим лордом Байроном.
Однако я положила конец посещениям, как только стали заметны первые признаки появления большой крови, — так я решила. Леопольдину я тоже отослала. Конечно, она знала, что ждет Себастьяну, но ей не следовало видеть, как придет кровь. Это не пошло бы ей на пользу.
Итак, кровь пришла. Правда, она не полилась потоком, во всяком случае вначале. Алая смерть подползала крадучись. Однажды, когда мы с Себастьяной беседовали и больная чувствовала себя окрепшей, у нее из носа и ушей потекли алые струйки, спускаясь по шее и верхней губе. Десны тоже начали кровоточить, так что зубы стали красными, и бедняжке пришлось отплевывать мокроту. Такие кровотечения в последнюю неделю жизни Себастьяны происходили все чаще. Появлялись кровоподтеки, изобличавшие буйство крови под кожей. Поначалу мне удавалось их исцелять, проводя руками поверх этих пятен. Если бы мне удалось заставлять кровь течь по ее жилам, жизнь Себастьяны продлилась бы. Но кровь накапливалась, как перед запрудой или дамбой, и в конце концов прорывала их. К моему ужасу, ногти Себастьяны сошли с унизанных перстнями пальцев, опали, словно листья с осенних деревьев, однако умирающая не почувствовала этого. Поскольку я поспешила прикрыть ее руки синими простынями, бедняжке не пришлось страдать, глядя на них. Возможно, она знала, что произошло, поскольку завещала мне — понимая под этим обращением всю нашу семью — свои кольца и все остальное, что у нее было. В том числе, как ни странно, заботу об Асмодее. Последнее вызвало у нас обеих улыбку, ставшую последней улыбкой Себастьяны.
«Заботу? — мысленно переспросила я. — Об Асмодее?»
— Да, — энергично подтвердила она вслух.
Никогда еще мне не доводилось видеть ее глаз более отчетливым и сильным, чем в тот миг, когда она произнесла это слово. И я пообещала ей заботиться о ее консорте изо всех сил — точнее, насколько это будет в моих силах, поскольку Себастьяна велела мне никому не говорить об этом.
После нашего короткого разговора силы покинули ее. Сначала кровь лилась с перерывами, затем… Enfin, многое из того, что мне довелось увидеть, лучше не описывать. Лучше просто сказать, что Себастьяна д' Азур умерла, как жила: avec dignit?.[215] Ничто, даже приход крови, не могло лишить эту ведьму чувства собственного достоинства. |