|
Днем же штормящее море так сильно швыряло шхуну, накрывая палубу волнами от кормы до самого носа, что любая прогулка по палубе была слишком опасна, отчего Люк и Кэл запретили Леопольдине туда выходить. Не представляю, какие слова они нашли, потому что Леопольдину не так-то просто в чем-либо ограничить. Ведь, судя по записям в книге, ей страшно хотелось выйти на воздух. «Эта дьявольская качка словно насмехается над внутренними процессами моего организма: я безуспешно заставляю себя есть, потому что еда тут же извергается обратно. И все это время К. и Л., которых я почти возненавидела, и вся наша команда, которую я тоже возненавидела, невзначай отпускают шуточки по поводу зеленоватого цвета моего лица. Паршивец Саймон дошел до того, что час назад заглянул ко мне в каюту, чтобы „осчастливить“ меня узловатым корешком имбиря (он якобы помогает от морской болезни), и заявил, будто у меня в волосах застряли частицы рвоты — из-за того, что я, по его словам, „в последнее время слишком часто любуюсь бортами шхуны“. Какая наглость! Я бы хотела загнать их всех в рундук Дэви Джонса,[248] будь у меня от него ключ. Ну а затем я бы как-нибудь довела наше корыто до берега, причалила в ближайшем порту, продала эту рухлядь на дрова и наняла почтовую карету, чтобы ехать домой по суше». «Сорор Мистика» действительно попала в сильный шторм. Не знаю, как я вынесла бы подобное плавание, а Леопольдина еще сильно переживала из-за того, что не могла использовать ясновидение. Она писала об этом, а также о том, каким образом пыталась убедить себя, что так для нее даже лучше: «По счастью — как сказала бы наша Геркулина — я предусмотрительно прихватила с собой трубку и достаточное количество опиума, словно предвидела, что мне понадобится его немало, прежде чем я доберусь до гавани. Теперь я привяжу себя к кровати… койке… банке… черт знает к чему! Ну его к дьяволу, этот морской жаргон! Так что накурюсь до одурения — а если приду в себя не на койке, а на морском дне, на глубине в несколько морских саженей, так тому и быть. На дне моря наверняка не придется так страдать, как на поверхности». И все это, заметьте, было написано до того, как океан взбесился по-настоящему. Когда начался ураган, она ничего не писала много суток. Вскоре после того, как лоцман вывел нашу шхуну из нью-йоркской гавани (в Нью-Йорке Лео очень понравилось, если бы не снег, к которому она не привыкла, и не вечная занятость Каликсто и Люка), море стало штормить, и через некоторое время «Сорор Мистика» испытала все прелести сильной качки. Она юлой крутилась и вертелась на волнах, так что даже Каликсто встревожился, в первый раз вспомнив о том, сколько ей лет. Боюсь, что мы, ведьмы, сыграли в этом не последнюю роль: Каликсто стал слишком полагаться на нашу защиту и покровительство и повел себя беспечно, когда остался один на один с морем. Он потерял бдительность. Достаточно сказать, что Каликсто решил плыть домой, хотя лоцман решительно не советовал ему выходить в море. Не помогли и предостережения других членов команды, в том числе пользовавшегося нашим полным доверием Саймона — когда поднялся шквалистый ветер, тот советовал укрыться в Чесапикском заливе,[249] но Каликсто заупрямился. Он желал непременно продолжить плавание. Разумеется, это было весьма опрометчивое и самонадеянное решение. Но я все равно ему благодарна: ведь если бы Каликсто повел шхуну в залив, а не в открытое море, я никогда не познакомилась бы с Гранией Берн, без которой… В общем, я не знаю, как жила бы — или умерла — без моей ирландской леди. Она родом из Скибберина, что в графстве Корк,[250] но в море вышла из Ливерпуля — на «старой лохани», недавно доставившей в Англию груз строевого леса, а теперь направлявшейся назад, в Квебек. |
