|
Их перья сновали по листам бухгалтерских книг, вписывая там и сям нужные цифры, как муравьи строят муравейник. Остановившись в дверях, я кашлянула, приготовившись обратиться к кому-нибудь с вопросом. Но прежде чем я вымолвила хотя бы одно слово, один из секретарей молниеносно вскочил с места и выпроводил меня в переднюю, причем так мягко и быстро, что я даже не успела обидеться. От этого молодца — смазливого, чернявого, с прилизанными волосами, словно нарисованными на черепе, — я узнала то, что мне требовалось. Я спросила у него, не нанимался ли парень с внешностью Каликсто — секретарь сжалился надо мной или над Каликсто, когда я несколько раз повторила слово «хорошенький», — на борт «Алкиона» перед тем, как тот отплыл в Испанию. Даже не заглядывая в гроссбух или какие-нибудь документы, секретарь ответил: — Si. Он сам заключал контракт с юношей. На шесть месяцев. До Барселоны, потом в Бельгию и обратно. А чтобы у меня исчезли последние сомнения, добросердечный секретарь так точно описал Каликсто, что мое горло сжалось и щеки загорелись от слез, хлынувших потоком. — Шесть месяцев? Вы уверены? — Sen?rita,[90] — проговорил он, — речь идет о море, а тут нельзя быть уверенным ни в чем. Было слишком поздно плыть вдогонку за «Алкионом». Даже если бы кто-то согласился доставить меня к нему, ветры могли унести наш баркас в другую сторону. А если бы нам все-таки удалось догнать корабль и при этом нас не застрелили, как пиратов, что тогда? Подплыть ближе, к самому борту? Светясь от счастья, вскарабкаться на корабль в поисках юноши, возможно не желавшего иметь со мной никаких дел? Какая нелепость. Любая из сестер сочла бы этот план безумным. Что мне оставалось делать? Только ждать. Ах, какая тяжесть легла мне на сердце! О, лучше бы оно стало тяжелым якорем, чтобы бросить его в море и увидеть, как быстро оно пойдет на дно, и я вместе с ним. Не помню, куда я побрела, выйдя из конторы. Очнулась на углу улиц Меркадерес и О'Рейли. Я стояла перед дверьми, над которыми красовалась вывеска «Ла Фелисидад»:[91] то был роскошный ресторан, всюду сверкали стекло и белые изразцы, а веселые кубинки медленно помахивали веерами. Двери на улицу, жаркую и пыльную, были распахнуты настежь. В эту гавань я и вошла, чтобы провести многие часы в ее душистых прохладных покоях. «Ла Фелисидад» славилась своим мороженым и шербетами из тропических фруктов. В тот день я заказала мороженое из гуаявы и любовалась его видом, напоминающим блестящее розовое стекло. Я ела его маленькой ложечкой, отлитой из коричневого сахара. После мороженого я выпила кофе (его наливали сразу из двух сосудов одновременно: из кофейника и из молочника с горячим подсоленным молоком) и наконец заплакала так безутешно, что прислуживавший мне гарсон улыбнулся грустной улыбкой и отступил подальше от моего столика в углу. Я сидела за мраморной столешницей и тихо плакала. Мне казалось, что моя жизнь — это игра, в которой я обречена проигрывать. Пожалуй, в те минуты я осознала — да, именно так, — до какой степени люблю Каликсто и как мечтаю о том, чтобы наши судьбы были связаны. Теперь, когда я нашла юношу без применения ведьмовских средств, я задумалась о том, не применить ли мне колдовство. Я знала, что Ремесло неспособно возвратить его на Кубу или спешно доставить меня в Испанию. Нет таких волшебных ножниц, чтобы вырезать из календаря дни, недели и месяцы разлуки. Но все-таки я могла сделать кое-что — прямо здесь, в многолюдном ресторане. То, что поможет мне обрести уверенность и спасет от беспокойного ожидания на протяжении шести долгих месяцев, чтобы мне не смотреть на море безутешной вдовой и не гадать, вернет ли оно мою потерю. |
