Вадим являлся исключением. Он приходил сюда только ради Инны, Инессы, «доньи Инес», худенькой высокой девушки с длинными прямыми темно-льняными волосами, которые она иногда высоко и небрежно подкалывала, закрепляя пластмассовым под черепаху гребнем, за что и получила свое прозвище. Взгляд у нее был невинно-небесный, как у дикарки с дальних островов, где еще не побывали миссионеры и не объяснили, что такое грех. Челка Вадима и темный взор ласкового конкистадора не давали покоя экзальтированной донье Инес. Но прежде чем предложить себя ему — по-простому без лицемерных кривляний, как было принято в тесной компании посвященных в высокие истины, она решила ввести его в эту компанию, что и было осуществлено. И Вадим, влюбленный и не менее, чем его сводный брат, жаждавший вкусить сладкой плоти, стал манкировать общественной работой и добросовестно дышать курящимся сандалом, слушать заунывную музыку, читать по большей части бездарные, но надрывно искренние подпольные сочинения.

Однажды он забрел в расположенный в двух шагах Ботанический сад, чтобы отдышаться от тошнотворной вони очередного «сейшна», устроенного ради какого-то московского дворника и по совместительству кочегара, который вел весьма своеобразный и откровенный дневник. Кочегаро-дворник жаждал обнародовать свое произведение под названием «Записки эксгибициониста». Эксгибиционизм, уверял он будущих медиков, имеющих кое-какое смутное понятие о подсознательном, эксгибиционизм — явление не столько сексопатологическое, сколько интеллектуальное и моральное. Эксгибиционизм — это борьба с ханжеством советского общества. Эксгибиционизм — это очищение, это акт высокого мужества. И дело не в том, чтобы снять штаны в общественном месте, хотя это тоже годится как метод борьбы с лицемерием, дело в том, чтобы, отбросив ложный стыд, обнажить душу и самые темные уголки сознания, перетрясти их на сквозняке, выставить на всеобщее обозрение и тем самым очистить, обновить и все такое.

По счастью, до снятия штанов дело не дошло, никто не возжаждал, даже ради очищения, лицезреть кочегаро-дворницкую плоть, красочно описанную в «Дневнике». Ограничились чтением и поверили на слово. Кочегаро-дворник оказался не только извращенцем по убеждению, но и сильно пьющим буяном, и его пришлось насильно выставлять из общаги, из окна первого этажа, чтобы не заметила охрана. Там он и заснул, под окном, слегка оглушенный падением, а Вадим, принимавший участие в выдворении сексуального диссидента за пределы суверенных границ общежития, решил не возвращаться в продымленную комнату, а проветриться и побрел в Ботанический сад, мечтая, чтобы рядом с ним сейчас оказалась Инна.

В Ботанический сад, пустой и темный, он пробрался через известную дыру в заборе, сразу за оранжереей с немытыми стеклами, со стороны улицы Попова. Никого там не было, в Ботаническом саду, там царила весенняя ночь, зеленоватая от городских фонарей, подтаявший слякотный снег лез в ботинки, ранние проталины вовсю дышали оживающей землей. Вадим брел наугад, вдыхая теплую свежесть, и на черном фоне оттаявшей земли под кустами голой сирени вдруг заметил юное белое колокольчатое цветение — в эту ночь распустились подснежники. Подснежники для Инессы. Вадиму и в голову не пришло, что можно их тут оставить цвести, «в молчанье ночи тайной». Он самым бесстыжим образом оборвал цветы все до одного и за пазухой понес их возлюбленной.

Галина Альбертовна, или, как она, оказывается, предпочитала, чтобы ее называли, Лина, привезла Олега в модную «Палангу», ресторан современной постройки, недавно открывшийся на окраине. К удивлению Олега, их беспрепятственно пустили и усадили в уютный, с трех сторон огороженный уголок, принесли меню, где преобладали рыбные блюда, и не слишком медлили с обслуживанием.

— Спортсмены пьют вино в обществе интересных женщин? — осведомилась Лина и, не дожидаясь ответа, заказала никогда не пробованное Олегом шардоне.