|
Но работница не обратила никакого внимания на совет подруги и, протиснувшись между сестрой Клер и столом, подскочила к большому корыту, в котором у нас мыли посуду. — Так я и знала, вот они! — воскликнула добрая женщина, что-то нашарив рукой в мутной холодной жиже и извлекая оттуда ступку и пестик, на гладкой деревянной поверхности которых еще виднелся красный налет. Предъявив пестик всем присутствовавшим, она коснулась его языком. — Очень похоже на клюкву, — последовал ее приговор, — смешанную с черной патокой… Если намазать на хлеб, то годится для завтрака, а без него сойдет для подделки знаков Страстей Господних. — Сквозь щелку я видела, как она метнула презрительный взгляд в сторону школы, после чего увесистая улика вернулась в корыто. — Только вот страсти совсем не те, о которых, должно быть, ты думаешь, — возразила сестра Клер и, наклонясь к работнице, прибавила шепотом, похожим на шипение змеи: — И о которых имеет представление твоя дочь. — Грязная душонка, — проговорила работница, осуждающе качая головой. — Это из-за твоих злых дел я вынуждена буду убраться отсюда, а не из-за моих слов! — Но что это доказывает? — пробормотала наконец экономка, все еще глядя на холодную жижу в корыте. — Что, если Господь в бесконечной Своей… — Попридержи язык, — приказала сестра Клер, обернувшись к сестре Маргарите, чье лицо стало белее апостольника, его обрамляющего. Погрузившись в раздумье, она прошлась вокруг большого стола. Все молчали. Когда сестра Клер проходила мимо всхлипывающей экономки, я услышала, как она произнесла: — Успокойся, дорогая . — Снова подойдя к Марии-Эдите, она оказалась с нею лицом к лицу; когда та отвела взгляд, будучи не в силах смотреть монахине в глаза, я услышала слова, которых больше всего боялась: — Пошла вон. — О нет! — вскричала сестра Бригитта. — Прости ее, сестра, ибо она всего лишь чистосердечно сказала, что пришло ей в голову, когда… — Ах вот как, — обратилась сестра Клер к старшей монахине, сидевшей вне поля моего зрения. — Ну что же, давай становись на ее сторону, пожалуйста, говори дальше. Только запомни, моя дорогая сестра, — и в ее приглушенном голосе зазвучала угроза, — ты уже стара, и когда я займу тут высокое положение, а вскоре так случится, то я, и никто другой, стану решать, как пройдут здесь оставшиеся тебе дни. Но прошу тебя, продолжай, говори дальше, пожалуйста! — Да, я стара, это правда; и, наверно, не мне вмешиваться в твои дела. Но не забывай: Господь видит твой грех, и тебе следует опасаться, как бы в них не вмешался Он. Услышав это, сестра Маргарита горько заплакала, но сестра Клер заставила ее замолчать единым взглядом и обратилась к сестре Бригитте: — Читай молитвы, перебирай четки и помни, что, если будешь помалкивать, тебя не тронут. — Негодяйка! — не утерпела Мария-Эдита и, сгорая от стыда, кипя от негодования, схватилась за накидку и сумку; мешок с устрицами она решила прихватить тоже. — Да, я говорила сегодня от чистого сердца, и с епископом я буду говорить точно так же, когда… — Говори! Ну конечно же, говори! — И сестра Клер громко расхохоталась. — А когда ты, — продолжила она, склонившись к работнице и перейдя на едва слышный шепот, — когда ты, язычница, ты, нищая и безграмотная мать шлюхи, наконец добьешься аудиенции у Его Преосвященства, а ты ведь, конечно , получишь ее, передай ему мои наилучшие пожелания. Ах да, я прошу прощения, ты ведь вовсе не безграмотна, разве не так? Ну не совсем безграмотна; ведь ты брала кое-какие уроки у нашей крошки… — Здесь сестра Клер в нерешительности остановилась, раздумывая, каким имечком меня наградить; она словно не желала снизойти до настоящего моего имени. |
