|
Это была статуя Рейнольдса. Она усмехнулась. Зубы слишком малы для ее внушительной головы. Молочные зубы. Что то, однако, изменилось в этом лице, это можно было заметить даже в темноте. Брови, казалось, несколько посветлели, и само лицо обрело какую то пропорцию. Оно напоминало лицо куклы, но куклы с претензиями. Статуя слегка наклонилась, и внутри ее, определенно, что то скрипнуло. Гейвин неожиданно осознал весь мрачный идиотизм ситуации. Она наклоняется, черт ее побери, смеется, убивает и в то же время в действительности не может быть жива. Позже он будет проклинать себя. Он найдет тысячу причин не воспринимать реальность такой, какая она есть на самом деле. Будет винить свой кровожадный мозг, возбуждение, паникерство. Так или иначе, он постарается навсегда забыть это кошмарное видение. Если только сам останется жив! Видение приблизилось и легко коснулось своими грубыми пальцами щеки Гейвина. Свет упал на кольцо, одетое на мизинец, – оно было точно такое, как и у него самого. – О, да тут будет шрам! Гейвин узнал этот голос. – Жаль, конечно, – это говорилось его голосом! – Но что поделаешь! Могло быть и хуже. Его голос. Господи, его, его, его голос. Он встряхнул головой. – Да, это так, – сказала статуя, понимая, о чем он думает. – Теперь меня? – Нет. – Почему? Статуя дотронулась пальцами до своей собственной щеки, показывая линию его раны, и вдруг рана открылась и у нее. Но кровь не показалась – у нее просто не было крови. Это был все еще не он. Неподвижные брови, пронзительные глаза. Скоро их нельзя будет отличить от его собственных. – А мальчишку? – спросил Гейвин, пытаясь разобраться в происшедшем. – Ах, мальчишка... – Статуя мечтательно закатила глаза. – Какое сокровище. А как он вырывался! – Ты искупался в его крови? – Мне это было необходимо, – она нагнулась над телом Преториуса и запустила пальцы в его рассеченную голову. – Старая кровь, конечно, но тоже сойдет. Мальчишка был получше. Статуя вымазала кровью свои щеки. Гейвин не мог скрыть отвращения. – Это для тебя такая потеря? – спросил его портрет. Ответа не последовало. Разумеется, его не очень волновало, что Преториус мертв, но какой то мальчишка истек кровью только оттого, что эта штука проголодалась. В Лондоне частенько происходят дела и поужаснее. – Тебе, я вижу, это не по вкусу, – продолжала статуя. – Скоро и мне будет тоже. Не собираюсь посвятить себя истязанию детей. Хотя бы потому, что я на все смотрю твоими глазами, думаю твоими мыслями... Она поднялась от трупа. В движениях все таки явно недоставало плавности. Кожа на ее щеках, впитывая кровь Преториуса, приобретала более естественный оттенок. Уже совсем не похоже на крашеную деревяшку. – Мне никогда не дадут имени. Я – всего лишь рана на теле человечества. Но я – и тот прекрасный незнакомец из твоих детских грез. Тебе ведь всегда так хотелось, чтобы кто нибудь взял тебя на руки, приласкал, назвал чудным ребенком и... поднял тебя над суетой улиц к распахнутым настежь небесам. Как могло быть известно этому существу о его детских мечтах? Откуда могло оно знать о его видениях? Об ослепительной чистоте небес его снов... – Потому что я – это ты, – как бы отвечая на его вопрос, продолжала статуя. – Ты не можешь быть мной. Я никогда не сделал бы этого, – Гейвин кивком указал на безжизненные тела. Было немного неблагодарно обвинять ее за вмешательство, но это был единственный аргумент. – Действительно? Мне так не кажется. Гейвин опять услышал голос Преториуса: «Красота, видишь ли, требует жертв». Он опять ощутил холод лезвия у подбородка, тошноту, беспомощность. |
