Зато ей нравится запах воска – украдкой она обнюхивает свечи, а еще запах грязи, смешанной с конским пометом, а ще, она обнаружила это только сейчас, водки. Соломон, который значительно старше нее, хорошо сложенный, брюхатый и бородатый мужчина среднего возраста, гордящийся своей красивой и хрупкой женушкой, приносит ей рюмочку. Шейндель пробует напиток, но проглотить его не может и сплевывает на пол.

Когда юная супруга садится возле кровати Йенты, та извлекает руку из-под волчьих шкур и кладет ее на животе девушки, хотя округлости еще совершенно не видать. Ну да, Йента видит, что в животе у Шейндель сейчас в гостях некая душа, еще не слишком определившаяся, ее сложно описать, поскольку она множественная; собственно говоря, это свободные души, которых повсюду полно, и которые только и ищут оказии, чтобы прицепиться к какому-нибудь свободному клочку материи. Вот и сейчас они тоже вылизывают этот маленький комочек, похожий на головастика, заглядывают в нее, но там еще ничего конкретного нет, всего лишь какие-то ошметки, тени. А души ощупывают, пробуют. Сами они состоят из полос: образов, воспоминаний, памяти поступков, фрагментов высказываний, из букв. Никогда ранее Йента не видит это столь четко. Говоря по правд, Шейндель тоже бывает иногда какая-то не своя, потому что тоже чувствует их присутствие – словно бы ее ощупывают десятки чужих рук, словно бы в нее тыкают пальцами. Она не хочет признаваться в этих ощущениях мужу, не может найти слов.

В то время, как мужчины сидят в одной комнате, женщины собираются в комнатке Йенты, где с трудом могут поместиться. Время от времени кто-нибудь из них приносит из кухни немного водки, той самой – свадебной, вроде как тайком, вроде как контра­бандой, но ведь это тоже неотъемлемая часть свадьбы. Сбитые в кучу, возбужденные предчувствием близкой забавы, женщины забываются и начинают доказывать свое. Только больной это никак не мешает – а может она даже довольна этим, поскольку сде­лалась центром этой забавы. Иногда на Йенту поглядывают с беспокойством, с чувством вины – когда та проваливается в сон, а уже через мгновение просыпается с детской улыбкой. Шейндель выразительно глядит на Хаю, когда та поправляет на больной все те волчьи шкуры, обматывает вокруг ее шеи свой платок и видит, что старушка носит массу амулетов – какие-то небольшие ме­шочки на шнурках, кусочки дерева с написанными на них знаками, фигурки из кости. Хая не смеет к ним прикасаться.

Женщины рассказывают друг другу страшные истории – про духов, про заблудившиеся души, про людей, которых похоро­нили живыми, и о признаках смерти.

- Если бы вы знали, сколько злых духов готовы наброситься на четвертушку капельки вашей сердечной крови, вы навер­няка посвятили свое тело и душу творцу мира сего, - говорит Цыпа, супруга старого Нотки, которую все считают ученой.

- И где же эти духи? – тревожным шепотом спрашивает какая-то из женщин, а Цыпа поднимает с глиняного пола палочку и указывает на ее кончик:

- Здесь! Здесь все они, погляди внимательно.

Женщины вглядываются в кончик палки, глаза смешно косят, какая-то из них начинает хихикать; в свете буквально не­скольких свечей у них и так все двоится и троится в глазах, но вот духов они не видят.

Что мы читаем в Зоаре

Элиша со старшим своим сыном, а еще с кузеном Залманом Добрушкой из Моравии и Израилем из Королювки, который так глубоко втиснул голову в плечи, что каждый видит, как сильно чувствует он себя виноватым, решают крайне важную проблему: что следует делать, когда в доме ожидается и свадьба, и похороны.