— Не поверишь, Михайла, от самой государыни узнал.

— Быть не может!

— Еще как может. Недобрым словом его поминала.

— Это-то известно, венценосцы благодарить не любят. Им службу сослужил и с глаз долой, радуйся, что живым ушел.

— А немало тогда денежек маркиз передал, чтобы государыню на престоле российском увидеть, ой немало!

— Не своих же! Только что перед короной отчитаться. Ты-то не в пример больше, и не один раз, тратился. Спасибо, что хоть теперь государыня цену тебе узнала, что ни день во дворец зовет, о делах толкует.

— Лихо тогда Алексей Петрович Бестужев-Рюмин в доверие войти сумел. Все свои промашки враз отыграл.

— Что-что, а в лихости господину канцлеру не откажешь. Понтирует так, что у любого игрока в глазах темнеет.

— Тут и со стороны маркиза промашка была большая. Пришел к государыне на Бестужева-Рюмина жаловаться, что депеши дипломатические вскрывает, а того не подумал, что в тех депешах. Ладно бы дела дипломатические, а то осуждать государыню решил — и не так-то она одевается, и не с тем народом водится, и развлечениями подлыми себя в личных апартаментах тешит. Да и то бы не такая беда, внешности ее императорского величества коснуться осмелился. Шатарди к государыне с гневом, а Бестужев возьми депеши-то и выложи. Только и оставалось маркизу навсегда пределы Российской империи покинуть.

— Не все так просто, Роман. Со стороны оно, может, и гнев простой, на деле не нужен был больше здесь Шатарди. Зачем императрице всероссийской наставления да уроки, что цесаревна хотела, не хотела —  принимать должна была? На мой разум, государыня сама предлогу обрадовалась, чтоб от французской опеки навсегда освободиться.

— А как со свадьбой Аннет, братец? Восемнадцатого февраля так и состоится?

— Сама государыня день выбирала, сама о всех мелочах заботиться изволит. Нам с Анной Карловной ее только за милость да ласку благодарить.

— Аннет женихом довольна?

— Ты ж ее знаешь, истинный ангел во плоти. На все вопросы родительские: как прикажете, так и будет.

— А сама, сама-то что? С графиней мыслями не делилась ли, с моей Катериной?

— При ее-то кротости да мягкости, чтоб никого не обидеть, не огорчить? А с Катенькой они давненько секретами делиться перестали. У каждой свое — не мешают друг дружке. Да и что о молодом Строганове поносного скажешь?

— Ну, батюшка, на наш взгляд одно, а на их, может, что совсем другое выйдет. Верно, что хорош молодец. Собой хорош, воспитания самого изысканного. Императрице всегда по сердцу был — старой любви к отцу его никогда не забывала.

— Да, было время, в фавориты Сергея Григорьевича прочили.

— И то верно, сам от своего счастья отказался. Достоверно знаю, не побоялся цесаревне сказать, мол, каждому случаю предел положен, одному ранний, другому попозже, а я вашего императорского высочества верным рабом и слугою покорным до гробовой доски быть хочу, не замай, цесаревна, отступись.

— Так ведь отступилась.

— Всплакнула и отступилась. Утешилась-то и впрямь быстро, зато Сергей Григорьевич от нее всю жизнь ни на шаг. А вот теперь сынка его для Аннет выбрала.

— Хорош-то молодец хорош, да больно учености всякой понабрался. С Иваном Ивановичем до первых петухов толковать готов. Годков девятнадцати батюшка по заграницам его уму-разуму набираться послал. Сергей Григорьевич, покойник, сказывал, и в Женеве лекции слушал, и по италианским землям путешествовал, в Париже химию, физику да металлургию изучал. А вернулся, батюшки в живых не застал — государыня сама о нем заботиться пообещала.