Москва. Дом князей Дашковых. Старая княгиня, ее сестра, дворецкий.

— Барыня, карета княгини Гагариной к крыльцу подъехала. Никак, княгиня Анна Михайловна пожаловать изволили. И впрямь, ее сиятельство.

— Не диво, Петрович, сама же за ней посылала. Забыл, старый, письмо от князя Михайлы нарочный привез. Новостями поделиться надо. И ты не уходи, тут побудь, а сейчас встречать беги. Да за порог опять не запнись, экой неловкой стал!

— Сестрица-матушка, спешила к тебе без роздыху, всех девок загоняла, покуда собралась. Случилось что?

— Случилось, Аннушка, случилось! Князь Михайла письмо прислал.

— Здоров ли князюшка?

— Слава тебе Господи. Да не о том речь — в Москву собирается, днями здесь быть должен.

— Вот радость-то, вот радость! И надолго ли?

— А уж тут все, матушка, в наших руках. Жениться князь Михайла решил — за благословением едет.

— Да что ты! Неужто с амурами своими покончил? Давно пора — не к лицу князю Дашкову с замужними дамами махаться. И невеста наша заждалась — не солить же девку.

— Вот тут, Аннушка, и загвоздка: не о нашей девке речь. В Петербурге сыскал.

— Да чьих же будет-то?

— Воронцовых, сестрица, Воронцовых.

— Тех, что при дворе, что ли?

— Их самых, Аннушка, из дому вице-канцлерского.

— Да ты меня, мать, не путай. У Михайлы Воронцова одна дочка, да и ту нынешней зимой, сказывали, за Строганова замуж отдали, Сергея Григорьевича сынка, что из-за границ приехал.

— Так и есть, Аннушка, так и есть. Да Михайла Воронцов вместе с дочкой племянненку растил, Катерину Романовну.

— Вертопраха-то ихнего старшего дочку?

— Что уж ты так строго — вертопраха!

— А как его назовешь? Жена померла, всех детей по свету раскидал, дому родительского лишил.

— Опять же о Катерине Романовне сама государыня беспокоилась — крестница это ее любимая. Чем с отцом-бобылем жить, рассудила, чтоб у дядюшки вместе с его дитем росла. Как-никак графиня-то государыне кузиной приходится. Тут уж против царской воли не пойдешь.

— Э, мать, да тебе, видно, уже невеста по вкусу пришлась, коли все расчесть можешь.

— Тебе бы, сестрица, шутки шутить, а мне совет твой нужен, да и с родными со всеми потолковать не грех. Нелюбимая невестка какую хочешь семью порушит. Тут лад должен быть.

— Ну, прости языкастую, согрешила. Молчу уж, молчу! Только помнится, у Романа Воронцова не одна дочь. Слыхала, одну за Бутурлина сговорили.

— Это Марью, старшую. Что ж, родство достойное, ничего не скажешь.

— Да вот еще об одной слухи ходят…

— Собаки, матушка, лают, ветер носит. Обе старших сестрицы Катерины Романовны фрейлины, во дворце живут, а там что твой гадюшник — знай один на другого с утра до вечера клепает, от скуки больше.

— И то правда. У нас на Москве все насквозь видать, уж коли чего скажут, значит, есть на то причина.

— Тоже всяко бывает. Ты лучше о приданом спроси.

— Ну, тут, полагаю, и толковать не о чем. Роман Большой Карман дочку бесприданницей не оставит. Год от года богатеет — откуда что берется!

— Злые языки толкуют, рука у него на деньги, сестрица. За что ни берется, все деньгами оборачивается. Только я не о том тебе сказать хотела. Сама рассуди — не судьба ли это князю Михайле на Катерине Воронцовой жениться?

— А что, приметы какие?

— Да вот что сынок в письме пишет.