Крики приближались, я сел на корточки у стены напротив Луки, деревянную щепку зажал между задней поверхностью бедра и икрой. Никакого волнения не было, наоборот, меня всего переполняли холодная решимость и уверенность. В то, что все получится, свято верил. Ибо без веры на такое дело идти нельзя.

Наконец заскрипела дверь в нашей решетке. Ибрагим оказался низеньким, но крепким коротышкой с каким-то крысиным, острым личиком. Но, вопреки обещаниям Луки, был без доспеха, в одном халате. К счастью, при сабле, а за кушаком торчал длинный кривой кинжал с изогнутой рукояткой.

Переступив порог, он злорадно ощерился и, поигрывая плетью, первым делом шагнул ко мне.

– Свинья паршивая! – как было уговорено, заорал Лука, а потом разразился длинным потоком брани на татарском языке.

Ибрагим резко сменил направление и обрушил на калеку град ударов. Тот сжался в комочек, закрывая руками голову, почти сразу же замолк, но татарин все никак не мог угомониться, свирепо полосуя Луку.

Пользуясь тем, что на меня Ибрагим не обращал никакого внимания, я сжал щепку в кулаке, как тычковый кинжал, и спокойно ждал удобного момента.

А когда татарин наконец обернулся, вскочил и, как разогнутая пружина, в броске вбил ему кусок деревяшки в правый глаз. Слегка промазал, но щепка скользнула по кости и с хлюпаньем вошла в глазницу по направлению к лобной доле мозга.

Татарин тихонько взвизгнул, но я уже сбил его с ног и, прижимая к полу всем своим весом, зажал ладонью рот.

В камере поплыл густой смрад кишечных газов, Ибрагим сильно дернулся, захрипел, пачкая мне руку слюнями, и почти сразу же затих.

Я первым делом выхватил саблю из ножен и прислушался. Но услышал только всхлипывающий шепот Луки. Калека истово молился, невпопад смешивая в кучу разные молитвы. В коридоре пока было тихо.

– Господи, ежи еси на небеси… Богородица святая… да пребудет имя твое…

Я угомонил бешено бившееся сердце несколькими глубокими вдохами, содрав кушак с татарина, продел через ножную цепь, подтянул повыше левой рукой, чтобы не бряцать железом по камню, поудобней ухватил саблю, но тут неожиданно услышал шаркающие шаги Осипа.

Лука очень быстро сориентировался и снова завизжал, как будто его продолжали пороть, а я дождался, пока невольник добрался почти к нашей камере, и выскользнул в коридор.

Увидев меня, парень-старик заполошно замахал руками, замычал и принялся неловко разворачиваться.

Коротко свистнула сабля, невольник медленно и беззвучно осел на каменные плиты пола. Из разрубленного затылка густо потекла черная кровь.

Не останавливаясь, я обошел его и засеменил по коридору. Извини, дружище, что за тебя решил, но смерть всяко-разно лучше будет такой жизни.

В темнице стояла мертвая тишина, все узники, едва завидев меня, мгновенно уползали вглубь своих камер.

Кроме одного.

Тот самый парень, которого приводили на опознание, стоял на коленях возле решетки, обеими руками вцепившись в прутья. На его лице читалась отчаянная, молчаливая надежда.

Ну что же, уже можешь считать, что повезло тебе. Не оставлю, даже если придется тащить на плечах.

Показав ему жестом, что скоро вернусь, я пошел дальше и остановился, только добравшись до каморки, где, по словам Луки, должен был находиться второй надзиратель.

Слегка помедлив, я осторожно потянул на себя дверцу. В нос ударил одурманивающий запах жаренной с пряностями баранины. Как и обещал калека, Али мирно похрапывал, завалившись у столика на тюфяке. Услышав скрип несмазанных петель, он что-то пробормотал, но даже не повернулся на шум.

«Баю-бай, спи крепко, дружок…» – со злорадством подумал я, приблизился в несколько мелких шажков и коротко рубанул его сверху вниз по шее.