Тем не менее на торгу было весело и людно. Явившиеся после распутицы купцы цены не гнули, стараясь получить прибыль не столько с навара, сколько с оборота. Не подороже продать, а побольше. Товар у немецких купчин был все тот же, традиционный. Бочонки с вином, сукно свитками-штуками, медь с бронзой в крицах-укладах, украшения, подсвечники серебряные, поставцы, а еще – новомодный материал для письма – желтоватая рыхлая бумага.

Оружия немцы открыто не продавали – на то запрет от папы римского был. Однако все на торгу знали, к какому купцу подойти, какое слово молвить. Вот и подходили… пересекались взглядами, перемигивались, потом пошептались – оп! Вот уже и арбалет фряжский ушлый псковитянин сторговал, да стрелы к нему… потом и бригантину-панцирь… а то – и меч рыцарский! Все можно было купить, несмотря ни на какие запреты. Конечно, массовой торговли оружием не было… Впрочем, может, и была – тайная, контрабандой – кто знает? Скорее всего, была. Даже не «скорее всего», а… Была, была – Кольша это знал точно. На всякого такого торговца в сыскной избе карточка из березовой коры заводилась. Выцарапывали писалом имечко, кораблик – если был – и тех, кто с купчиной сим связан. Записывали все в подробностях, да клали под пресс – авось пригодится.

Еще были «кокошники». Те, кто товарами бабьими промышлял, всякими там белилами-румянами и прочим. Такие молодцы на особом учете стояли – по строгому приказу князя. Хотя, как сказать – Кольша, будь его воля, сим ушлым народцем и вовсе не занимался. Подумаешь, «женскому здоровью вред». А ты не молодись, не будь дурой! А если дура – так и поделом. Меньше дур – умней народишко. Иная ведь старушенция лет тридцати захочет на деву юную походить – белилами намажется, щеки нарумянит, брови в нитку выщиплет, накрасит губищи – глянешь, не баба, а черт-те что! Смотреть страшно, не то что целовать али там еще что… Разве в темноте только.

Ухмыльнулся Кольша и даже не покраснел. Не впервой его уж мысли срамные посещали – взрослел и подумывал уже о том, как скопить денежку да пойти к гулящим. А что? В тринадцать-то лет – самое оно время. Другое дело, что страшновато. Да и деньгу, опять же, жалко. Лучше б так… чтоб денег не платить. Вот, скажем, скоморошья девка Маруська. Хорошая девка, гладкая, и на лицо – красна, а самое главное – добрая. Вон как в прошлолетось Кольшу-беглеца привечала! Без нее совсем пропал бы… Хотя и так ведь почти пропал – как бы не князь-батюшка, так уж и в живых бы не был.

Так вот Маруська… Нехудо бы к ней как-то подкатить. Может, ягод набрать лукошко, подарить – на, мол, кушай. Да уж… ягодам-то еще не скоро, а девку попробовать хочется, так, что совсем мочи нет. Хоть поцеловаться бы… может, научит? А что бы и нет? Маруська – девка добрая.

Ощутив внизу живота некое срамное томление, Шмыгай Нос покусал губы и пошарил взглядом по площади. Искал скоморохов. Между прочим, совершенно правильно искал. Где скоморохи, там – толпа, а где толпа – там и слухи, и сплетни. Может, и гада того сбежавшего кто-нибудь где-нибудь видал.

Ага! Вон толпа. А вон – и скоморохи. Крутятся, колесом ходят, на гудках-бубнах-гуслях наяривают так, что ноги сами пускаются в пляс. Вон и Маруська в длинной красной юбке, на шее – бусы янтарные. Не у каждой боярышни бусы такие есть. Пляшет Маруська, руками плещет, песню поет:

– Ой, Ярило, Ярило-о-о!

Нехорошая песня.