Вон и Маруська в длинной красной юбке, на шее – бусы янтарные. Не у каждой боярышни бусы такие есть. Пляшет Маруська, руками плещет, песню поет:
– Ой, Ярило, Ярило-о-о!
Нехорошая песня. Срамная. Язычники-волхвы такие певали. Глумы да кощуны называются. Финоген-епископ узнает, велит за такие песни имать да в плети! Ой, Маруська, ой, бесстыдница, и как же ты плетей-то не боишься?
Зато песня – да, веселая. Народишко вон как хохочет, да подает охотно. Кто бусинку бросит, кто шкурку беличью, кто браслетик стеклянный, а кто – и немецкую денежку – пфенниг! Вона, в сундучке скоморошьем подаяний набралось изрядно. Небось, потому и песню такую затянули. Ничего не боятся, собаки!
– Ты к Яриле приходи, ты к Яриле заходи! На Калинов-линов мост, на Калинов-линов мост…
Ужас, какая песня привязчивая! Услыхал разок – дальше само собою поется:
– На Калинов-линов мост, на Калинов-линов мост…
Пробрался Кольша в толпу, навострил лопухастые уши. Тут и песня кончилась, люди в ладоши захлопали – благодарили. Шмыгай Нос знакомых увидел, одного за руку потянул:
– Здоров, Евлам. Парня тут такого не видел?
– Какого ишшо парня? Ты лучше б про девку спросил, гы! – мордастый здоровяк Евлам гыкнул и выпятил пузо.
– Девка-то мне не надобна, мне парень нужен. Занял третьего дня две немецкие монеты – и как в воду.
– Монеты, гы? Ты б еще всем раздал… – Евлам вдруг прищурился и схватил Кольшу за ухо. – А ну, гри, откель у тя монеты, пащенок? И сапоги такие – откель? Небось, ограбил кого? Убил?
– Пусти-и-и, – заверещал отроче. – Никого я не убивал, не грабил.
– Откель тогда? – бугаинушка та-ак сжал Колькино ухо, что казалось, вот-вот оторвет его совсем.
– Да хозяйка, Мордуха-вдова подарила… я ж при ней… – выкручиваясь, Кольша сболтнул первое, что пришло в голову.
– Хы! – не поверил Евлан. – И что это она к тебе так? Ране-то в черном теле держивала.
– Так я раньше малой был, – отрок зло ощерился и бросил – опять же, назло: – Теперь живу я с ней. Как мужик, да. Вот вдовица подарки и дарит!
От удивления Евлан ослабил хватку, а потом и вовсе отпустил паренька, даже руку протянул:
– Во как! Уважаю. Однако – да-а.
– Да иди ты!
Вырвавшись, Кольша поспешно отбежал в сторону. Ухо горело огнем, из глаз сами собой лились крупные злые слезы.
– Ты что это плачешь, Коленька? Аль обидел кто? Ты мне скажи, я с твоими обидчиками разберуся.
Оглянулся отрок…
Маруська! Стоит себе рядом, пялится. Вся такая улыбающаяся, красивая. Светлые волосы забраны тоненьким кожаным ремешком, глазищи голубые сияют. Жаль, титек под кожушком не видать… но, верно, выросли, больше, чем прежде, стали. Впрочем, Маруськиных титек Кольша и раньше-то не видал… так, торчало под рубахой что-то.
– Ну что ты, не плачь! Ой, ухо-то… Больно?
– Да так… – отрок уже успокоился, лишь по привычке шмыгал носом. – Ты чего одна?
– Так наши ушли уже. А я к колечку приценивалась. Красивое такое – вот!
Девчонка с гордостью показала палец.
– Славно! – заценил Шмыгай Нос. – Небось дорогое?
– А то! Да ныне могу позволить. Посейчас заработали изрядно.
– То-то вы глумы да кощуны пели! – позабыв про ухо, Кольша растянул губы в улыбке. – На такую-то срамоту народишко завсегда падкий. Епископа не боитесь? Может и в батоги. |