Ах, Любарт, Любарт… боярин, воевода… А ревельцы – сволочи! Ну, надо же, так подло поступить с благородным мужем. Ладно бы голову отрубили или посадили на кол. А то повесили! Словно никому не нужного бродягу… Вот ведь судьба – поистине злодейка.

– Любарт… – спешившись, тихо прошептал верный Гинтарс. – Воевода… Мы отомстим за него, кунигас!

– Отомстим, – посерев лицом, Довмонт жестом подозвал воинов. – Снимите всех, достойно похороните… Хотя… Любарта мы похороним сами. Я, Гинтарс и все литвины…

С моря завывал ветер, швырял пригоршнями снег, срывал плащи. На скорбных лицах верных воинов Даумантаса плясали отсветы факелов. Всех повешенных похоронили на склоне холма, а вот Любарта – в дубраве. Не только потому, что он был воевода, боярин и близкий друг князя, нет. Просто всех остальных отпевал бывший при войске священник, отец Власий, Любарт же…

Сей достойный литвин вовсе не считал себя христианином и крестился он чисто формально, не оставив веры в древних литовских богов, которым время от времени приносил жертвы – черных петухов, уток, а иногда – и людей. Обо всем этом доложил князю Гинтарс, вовсе не разделявший языческие пристрастия воеводы. То есть Гинтарс тоже чтил старых богов, но так, без излишнего фанатизма и не отвергая веры в Иисуса Христа. Раз в месяц приносил в жертву курочку… сам же ее потом и съедал вместе с молодой женой.

– Так он не оставил язычество? – Довмонт покачал головой и сурово стиснул зубы. – Что ж. Тем хуже для наших врагов. У нас ведь есть пленные ревельцы?

Кровавый поход и гнусная смерть друга сделали свое черное дело – в кунигасе просыпался язычник! Тот, для кого смерть была лишь частью мира, а человеческая жизнь не стоила ничего. Ни своя, ни чужая…

Воины-литвины совершенно правильно поняли своего князя и одобрительно зашумели. Кто-то, вскочив на коня, сразу же направился в град, к пленникам… Оставшиеся принялись рыть могилу, и первым взялся за лопату сам кунигас. Мерзлая эстляндская земля поддавалась плохо, правда – только поначалу. Потом пошло легче, но Довмонт уже больше не копал. Просто присел рядом с мертвым товарищем и тихо вздохнул:

– Любарт, Любарт, друже… Как мне тебя будет не хватать! Сколько себя помню, ты всегда был рядом. И в битвах, и на пиру, и в скорби, и в радости. Я верил тебе, как себе, друг. Ты знал об этом… знаешь, и всегда будешь знать… даже там, где скоро окажется твоя душа. Не сомневайся, мы похороним тебя достойно. Так, как ты сам бы хотел. И пусть рядом нет криве-жрецов, мы сами споем погребальную песнь…

– Могила готова, княже, – подойдя, тихо доложил Гинтарс. Постоял, подождал, когда князь поднимется на ноги, и добавил:

– Воины привели рыцаря с конем. И еще – дев. Трех местных красавиц.

Довмонт ничего не ответил, лишь кивнул – хорошо. В конце концов, верный Любарт заслужил славную тризну…

Глубокая яма, вырытая меж корнями кряжистого дуба, зияла чернотою и холодом. Казалось, это был вход в иной мир, дорога на тот свет, к чертогам древних богов и богинь – Дьяваса, Перкунаса, Ауштры… Нынче они принимали к себе Любарта… и властно звали Даумантаса… и кунигас вовсе не противился этому зову. Не мог… или не хотел? Игорь Ранчис, оставшийся ныне где-то далеко на задворках княжеской души, не мог ни на что повлиять, лишь с ужасом наблюдая за происходящим. Впрочем, даже и не с ужасом, а так, отрешенно… как телезритель.

Воины-литвины негромко затянули погребальную песнь. В ней пелось о храбрости и мужестве воеводы, о его удаче в боях, о том, как славно станет его душе уже совсем скоро.