— Шмуэль… Бенционович… — слова из пересохшего рта выходили с трудом. — Вы… спасли…

— Себя я тоже спас. — раскинув руки, каббалист лежал на насыпи и глядел то ли в небо, то ли на неподвижно стоящих вокруг големов. — Они бы нас убили.

— Кто… такие хоть? — выдохнул Пахомов и начал медленно подниматься. Брошенный последним големом труп лежал совсем рядом, от него остро и противно пахло кровью и, как бы ни хотелось замереть и не шевелиться, но надо вставать и убираться отсюда. А еще где-то под насыпью лежит бедняга-сторож, и хоть надежды почти нет, но вдруг, и он жив?

— Узнаем. — прокряхтел каббалист и тоже с трудом поднялся. — Отпишем в главную контору, пусть разбираются, кто из соперников по железнодорожным подрядам на столь жесткие действия способен.

— Не стоит. Писать. — глухим голосом откликнулся Пахомов. Он стоял над брошенным последним големом телом и смотрел, смотрел… В голове вертелась всего одна мысль:

«Теперь я понимаю, почему его голос казался мне знакомым!»

Каббалист доковылял до Пахомова, ухватился за плечо — было больно, но инженер даже не дернулся.

— Нам всем конец. — безнадежно выдохнул каббалист.

— Он сам… его люди первыми напали… — Пахомов понимал, что его слова звучат детским лепетом.

— Кто нас станет слушать? — с безнадежной горечью ответил каббалист. — Особенно меня.

— Значит, — Пахомов сглотнул. — Надо сделать так, чтоб никому ничего не пришлось объяснять.

Они посмотрели на лежащего без сознания Карташова, на тела, разбросанные по насыпи, и кивнули друг другу.

Глава 1. Череп в зазеркалье

— Сегодня самый важный день в моей жизни!

Он посмотрел в зеркало и с нажимом повторил:

— Самый важный день моей жизни! Сегодня!

И встретил собственный напряженный взгляд, в глубине которого прятались разом и страх, и предвкушение.

Бережно провел гребнем по тщательно уложенным темно-русым волосам, повернул голову, придирчиво оглядывая себя со всех сторон. В большом настенном зеркале отразился юноша неполных шестнадцати лет, не слишком высокий, хоть и низкорослым не назовешь, изрядно широкоплечий.

Дмитрий Меркулов, сын коллежского советника Аркадия Меркулова, и Рогнеды, в девичестве кровной княжны Морановны из рода Белозерских, неприязненно воззрился на свое отражение. Черты собственного лица его устраивали — пусть они и не блистали особой красотой, но в них сквозило древнее благородство рода покойной матушки (по крайности, Мите хотелось так думать!). Зато в коренастой фигуре, увы, не было ни грана модных в высшем свете тонкости и изящества. Сполна сказывалось отцовское наследие. Отец нынче, конечно, человек значимый, потомственный дворянин и многих орденов кавалер, но происхождение имел вполне плебейское — отец его, Митин дед, был всего лишь городовым! О чем сам Митя предпочел бы забыть, только вот отец ни в какую не соглашался. И вспоминал, и говорил, и гордился, и от Мити требовал того же.

Митя повернулся перед зеркалом, оглядывая себя с боков. Коренастость можно списать на долгие занятия греблей, да облагородить правильно скроенной одеждой, но… Вот в одежде-то все и дело!

Митя попытался одернуть сюртук и застонал от ощущения полной и абсолютной безнадежности! И полугода еще не прошло как Его Императорское Величество, Александр III Даждьбожич, наградил отца имением, и отправил из Петербурга в Екатеринославскую губернию, создавать первый в империи губернский Департамент полиции, объединяющий полицию, жандармов и порубежных стражников.