– Нашел свой кристалл? – прошипела я.

– Не шевелись! Замри!

Он, кажется, сообразил наконец, в какую гадость вляпался сам, а заодно и меня втянул. Ну почему, почему нельзя было просто совершить пару перемещений, а потом вернуться?

«Путеводная нить», – вспомнила я.

Сейчас… если очень осторожно, не делая лишних движений… Но этого дурака тоже надо вытащить, не бросать же его на съедение хоршам?

– Руку дай, – одними губами произнесла я, – мы сейчас вернемся.

Хорша тем временем как будто размышляла. А я… прилипла к ней взглядом. И личико у нее красивое, белокожее, нежное такое. И брови словно нарисованные угольком, тонкие, прихотливо изогнутые. И носик маленький и аккуратный. Руки тоненькие, словно прутики, но хотя бы не кости, как в прошлый раз. А когти длинные и острые, словно медвежьи, и такие же черные.

Она медленно, очень медленно развернулась ко мне, водя носом, словно собака. Начала раскрывать рот, верхняя часть черепа просто откидывалась назад, обнажая ряды игольчато-острых зубов.

– Руку! – гаркнула я застывшему ар Моришу.

А он… Он как будто бы сообразил наконец, что пора отбыть в свой мир. В один прыжок оказался рядом, почему-то выхватывая из ножен короткий меч. Я не успела ничего: только и смотрела, как одним ловким ударом он разрубил путеводную нить, схватился за нее, а меч швырнул в хоршу. Мгновение – и нет его! И только в ушах стынет: «Я ж говорил, сдохнешь!»

Хорша… заверещала. И тут же из мрака выкатилось десятка два таких же, тощих, зубастых.

– Мамочка, – выдохнула я, понимая, что – все, уже ничего не успею.

Но все-таки кое-что успела: дернулась прочь от замка, куда-то вдаль и ввысь. Все равно куда, лишь бы подальше от тварей… И ничего не вышло. Тяжестью сковало ноги, потянуло вниз. Они повисли на мне гроздью, вцепившись мертвой хваткой в лодыжки, раздирая их в кровь. Я закричала, когда мы все рухнули на землю, на грудь навалилась тяжесть, острая боль в плече, в затылке… И все просто перестало быть.

* * *

Пространство вокруг вспыхивало и гасло, пульсировало кровавыми отсветами и ввинчивалось резкой болью в затылок, в плечо, в грудь. Меня тащили куда-то, и в те мимолетные вспышки света, когда я приходила в себя, я видела в багровых отсветах склоненные надо мной белые лица, раззявленные рты, набитые зубами, словно ясли – соломой, большие черные глаза, как куски черного обсидиана, о котором мне рассказывал Винсент, тьма заливала склеру. Потом, в очередной раз вынырнув из небытия, я больше не увидела мешанины тел, обрывков одежды, лиц… И снова жуткая, дергающая боль. Она впилась в запястья, полосуя, вытягивая из рук сухожилия, прочно обосновалась в плече, стекала вниз по позвоночнику. Где я?

Взгляд упирался в пол. А еще я видела собственные босые ступни. И голые, покрытые царапинами и грязью коленки. Сознание снова заволокло серым туманом, свет перед глазами начал угасать. Боль в онемевших руках грызла непрестанно, заставляя сердце сбиваться с ритма. И я… вдруг поняла. Меня подвесили за руки, довольно высоко над полом. Кое-как приподняв голову, я осмотрелась: неподалеку маячил темный арочный проход. Голые каменные стены, ни единого источника света, но при этом не темно. От моей одежды остались лохмотья, и они на животе заскорузли от подсыхающей крови.

А потом – тихий стон, где-то сбоку от меня.

Воздуха не хватало. Снова накатывала удушающая волна беспамятства. Я кое-как повернула голову, скосила глаза: буквально в двух шагах от меня, точно так же подвешенный за скованные руки, висел мужчина. Тоже в лохмотьях. Его голова свесилась на грудь, лица мне не было видно. Только… ярко-рыжую макушку, и волосы с одной стороны слиплись от крови.