|
Но мужчины умеют взрослеть за одну ночь... У нас же было целое лето! Рус сказал несчастливо: — Не знаю, как Лех, но я не чувствую себя таким уж взрослым мужем. Не бросай меня, Чех! Все отводили глаза. Рус чувствовал, что им неловко за него, так бывает, но сейчас ему было наплевать. Чех проговорил с мукой: — Я ж не в воду вас... как бросил нас отец, помните, когда учил плавать! Разве не видно, чего хотят от нас боги? Три дороги легли от этой исполинской поляны богов. А нас трое братьев. Есть ли яснее знаки? Расставаться надо сейчас, пока мы в любви и согласии. Нельзя задерживаться до времен, когда начнется недовольство, свары, распри... Гойтосир снова стукнул посохом. Бугай кашлянул, завозился. Рус сказал упавшим голосом: — Воля твоя, брат. По мне бы — всю жизнь под твоей рукой ходил. Оглянулись на Леха. Тот блеснул белыми как снег зубами: — Ежели и хочется порой самому... но я ж понимаю, что ты — лучший князь! Ты единственный из нас, кто живет головой. Я —больше сердцем, а Рус так и вовсе... мечтами, грезами. Улыбка Чеха была грустной и загадочной: — Иной раз сердце подскажет ответ точнее. А без мечты жить... так лучше вовсе не жить! Дорогие мои, я повелеваю сейчас волхвам принести жертвы нашим богам. И вопросить о нашей судьбе. Гулко и зловеще рокотали барабаны. Пятеро встали с трембитами, хриплый недобрый вой разнесся над долиной, вломился в стену леса, вытряхнул птиц из гнезд, белок и куниц из дупла, лишь барсуки забрались в норы поглубже. Холодок пробежал по рукам Руса, кожа пошла пупырышками, а волосы встали дыбом. Из шатра Чеха выходили друг за другом волхвы. Лица выглядели осунувшимися, глаза покраснели, словно всю ночь спорили, искали правду. Сейчас легко бы обвинить Чеха, подумал Рус невесело, что взял в свои руки гадание, теперь, мол, подстроит в свою пользу. Но кто поверит, знают Чеха, да и у самого язык не повернется сказать такое. Чех за отца ему и Леху. Скорее себя ущемит, чем у них что-то отнимет! Мужчины разбрелись по траве, выискивали и собирали большие камни. Два десятка было таких, что пришлось впрягать коней. А для жертвенного камня, настоящей каменный плиты, пришлось запрягать двух могучих быков. Корнило и второй волхв, Травоцвет, старательно вертели сухой кол в деревянной колоде, пока не пошел сизый дымок, а затем не полыхнул оранжевый огонь. Чистый огонь добывали из дерева в особых случаях, толпа притихла. Даже дети молчали и следили за волхвами не детски серьезными глазами. Траву утоптали на расстоянии полета стрелы от капища. Теперь, когда валуны выложили по кругу, а в середке уже темнела массивная каменная плита, место стало настоящим капищем. Гойтосир повел бровью, помощники приволокли широкую колоду, оставили подле священного огня. Рус чувствовал, как по спине бегают злые мурашки. Ноги вздрагивали. Он пытался подавить озноб, но теперь вздрагивали уже и руки. Рядом средний брат стоит бледный, челюсти стиснуты, словно удерживает дрожь. — Лех... — Тихо, — прошипел Лех. — Теперь уже не остановить. — Боги еще не сказали... — Что боги! Чех сказал. Чех растолкал народ, могучий как бык, на ходу вытащил свой чудовищный топор. Хмурясь, остановился перед колодой, глаза метнули синюю молнию. Без размаха всадил топор в колоду, отступил. Лех выдернул меч из ножен и, ухватив за рукоять обеими руками, со стуком вонзил рядом. |
