К тому времени, когда Майкл проснулся следующим утром, Килмартин-Хаус был уже в полном порядке и функционировал так, как положено резиденции графа. Во всех каминах весело плясало пламя, и роскошный завтрак был накрыт в малой столовой: яйца всмятку, ветчина, бекон, сосиски, гренки с маслом и мармеладом и его излюбленное блюдо - жаренная на открытом огне скумбрия.

Франчески, однако, нигде не было видно.

Когда он спросил, где она, ему подали сложенную записку, которую она оставила для него рано утром. Оказывается, она, опасаясь, что злые языки могут начать судачить на их счет, если они станут жить вдвоем в Килмартин-Хаусе, переезжает в дом своей матери - номер пять по Брутон-стрит, - пока Джанет или Хелен не приедут из Шотландии. Однако она просит его нанести ей визит сегодня же, так как уверена, что им многое следует обсудить.

И, подумал Майкл, она, наверное, права, так что, едва покончив с завтраком (во время которого он заметил, к великому своему удивлению, что ему не хватает йогурта и лепешек, с которых он привык начинать день в Индии), он вышел из дому и направился к дому номер пять по Брутон-стрит.

Он решил пойти пешком: идти было недалеко, да и потеплело значительно, никакого сравнения со вчерашним ледяным ветром. Но главное, ему хотелось окунуться в жизнь города, снова почувствовать ритм Лондона. Никогда раньше он не обращал внимания на запахи и звуки, характерные для столицы, на то, как сливается цоканье копыт с веселыми выкриками цветочниц и тихим рокотом разговоров респектабельной публики. Он слышал звук своих собственных шагов по тротуару и ощущал запах жарившихся на жаровне каштанов; вездесущий, хотя слабый, запах сажи - все это и составляло ни на что не похожий облик Лондона.

Это ошеломляло, что было странно, потому как он хорошо помнил, что точно такое чувство ошеломления он испытал, сойдя на берег Индии четыре года назад. Влажный тропический воздух, пряный и напоенный ароматом цветов, поразил его, нанес его органам чувств почти физически ощутимый удар, так что он долго потом был словно в полусне и не мог сообразить, что к чему. Реакция на Лондон не была, разумеется, столь же драматичной, но все же он чувствовал себя на улице чужим, и его захлестывали волны звуков и запахов, которые вообще-то не должны бы казаться ему такими уж незнакомыми.

Неужели он стал чужестранцем в собственной стране? Сама мысль об этом казалась дикой, и, однако, шагая в толпе по улицам, где были сосредоточены самые шикарные лондонские магазины, он не мог отделаться от ощущения, что чем-то выделяется из этой толпы, что всякий при одном взгляде на него понимает, что он другой, что он был отдален от их общего столь британского бытия.

Впрочем, подумал он, мельком взглянув на свое отражение в витрине, возможно, все дело в загаре.

Загар сойдет только через несколько недель. А может, через несколько месяцев.

Его мать будет жутко шокирована.

При этой мысли он не смог удержаться от улыбки. Ему очень нравилось шокировать свою мать. Наверное, он так никогда и не повзрослеет настолько, чтобы перестать находить в этом удовольствие.

Он свернул на Брутон-стрит и, миновав несколько домов, дошел до номера пятого. Ему случалось бывать здесь «о и раньше, разумеется. Мать Франчески всегда предпочитала толковать понятие «семья» в самом широком смысле из всех возможных, так что Майкл нередко оказывался приглашенным наряду с Джоном и Франческой на самые разнообразные празднества в семействе Бриджертон.

Когда он пришел, леди Бриджертон уже спустилась в свою зеленую с кремовым гостиную и сидела с чашкой чая за столом у окна.

– Майкл! - воскликнула она с нескрываемой теплотой, поднимаясь навстречу гостю. - Как я рада тебя видеть!

– Леди Бриджертон! - отозвался он, галантно целуя ей руку.

– Никто не умеет целовать руку, как ты, - заметила она с одобрением.