– Конверсионная терапия прошла настолько ужасно, что тебе понадобился год в учреждении, чтобы восстановиться?

– Если в двух словах.

Он произнес это легко, но я вспомнил, как он подначивал Фрэнки ударить его осколком в сердце на вечеринке у Ченса. Холден тогда посмеялся, но это не было игрой. В тот момент он говорил серьезно. Меня охватило безумное желание защитить его от того, что уже произошло.

– Что, черт возьми, они с тобой сделали на Аляске?

Холден нахмурился, как будто мое беспокойство его нервировало. Или смущало. Прежде чем ответить, он потянулся за своей фляжкой и сделал большой глоток.

– Ты не захочешь услышать подробности. Достаточно сказать, что это не сработало. Мое и без того хрупкое психическое здоровье пошатнулось, но конверсионная терапия провалилась. Да и с чего бы ей не провалиться? Невозможно изменить фундаментальную сущность человека. Можно только попытаться подавить ее стыдом и чувством вины. Или попытаться утопить в жестокости. Но я победил. Остался самим собой. К сожалению, холод остался тоже.

– Проклятье.

Холден снова нахмурился, увидев мою реакцию, и отвернулся.

– Но все это уже дела минувших дней. Я выжил, спланировал свой выход из лечебницы, и вот я здесь.

И вот он здесь. В моей школе, в моем пространстве, в моих мыслях. Незваный гость в моем идеально упорядоченном выдуманном мире, прогуливающийся по его воображаемым стенам, чтобы показать, насколько хрупкими они могут быть… если я ему позволю.

– А как ты выбрался из лечебницы? – поинтересовался я, когда мы двинулись дальше по коридору.

– Благодаря вышеупомянутому минету женатому психотерапевту. Забавно, как шантаж небольшим сексуальным скандалом чудесным образом улучшает прогноз на выздоровление.

Я рассмеялся, несмотря на безумную абсурдность всего этого.

– Мило, – произнес я. – Это, наверное, лучшая или худшая вещь, которую я когда-либо слышал.

Мы чокнулись бутылкой о фляжку, и я допил свое пиво. Теперь перед нами оказалась хозяйская спальня. Холден плюхнулся на огромную кровать. Cage the Elephant в своей песне интересовался, настоящие ли мы или просто притворяемся. Не сгорим ли мы к утру.

Я стоял, не зная, что делать.

Холден хитро ухмыльнулся.

– Я дам тебе сто баксов, если ты положишь эту пустую бутылку кому-нибудь под подушку.

– Ни за что, – отказался я, отваживаясь присесть на край кровати, пока Холден растянулся на ней во весь рост.

Господи, что я делаю?

Но я устал задавать этот вопрос. Устал от того, что не получал никакого ответа.

– Дай мне попробовать водку.

Холден выгнул бровь.

– Становишься смелее?

– Чувствую, что зашел слишком далеко, сижу в чужом доме, пью их пиво…

– Изливаешь душу другому, более симпатичному, незнакомцу?

– Ты мне больше чужим не кажешься.

Понимающая ухмылка Холдена дрогнула. Он протянул мне свою фляжку.

– Тогда не останавливайся.

– Вот, черт! Я же за рулем.

– Ничего, позвоню Джеймсу, чтобы он отвез тебя домой. А утром сможешь забрать свою машину.

Мои старые стены и защита боролись с горячим безрассудством ночи. Секретами, которыми мы поделились с Холденом, и разделенной вместе личной болью.

Это не настоящая жизнь. Это тайм-аут. Завтра я должен буду вернуться, но сегодня ночью…

Я взял фляжку и запрокинул голову. Водка обожгла горло, и я закашлялся, глаза наполнились слезами.

– Хорошо пошла, – прохрипел я, и Холден рассмеялся.

Спиртное согрело изнутри, ослабив мои правила и установки.