Круз жил в том доме, что стоял ближе всего ко 2-й авеню и совсем рядом с рекой. В холле подъезда облезала краска и плитка частью потрескалась, частью отсутствовала. Вдоль одной стены висели шесть почтовых ящиков, их замки были сломаны, починены и сломаны опять. На входной двери не было звонка, да и замка не было. Я открыл дверь и поднялся на два лестничных пролета. На лестнице стоял запах съестного, грызунов и ощутимо воняло мочой. Во всех домах, где живут бедные люди, пахнет так же. В этих подъездах умирают крысы, здесь же писают дети и пьяницы. Дом Круза был не хуже, чем тысячи других таких же.

Его бабушка жила на самом последнем этаже в очень чистой квартирке, заполненной изображениями святых и маленькими, с горящими свечками алтарями. Если она и говорила по-английски, то не дала мне этого знать.

На мой стук в квартиру напротив никто не ответил.

Я решил пройтись по квартирам. На втором этаже, прямо под квартирой Круза жила смуглокожая женщина, латиноамериканка, с пятью детьми от года до шести лет. В гостиной работал телевизор и играло радио, еще одно радио было включено на кухне. Дети постоянно носились, и по крайней мере двое из них без умолку плакали и кричали. Женщина была рада помочь, но плохо говорила по-английски, и в такой обстановке было невозможно ни на чем сосредоточиться.

Больше никто на этом этаже на мой стук не ответил. Я слышал, что в квартире напротив работает телевизор, и продолжал стучать. Наконец, дверь открылась. Чудовищно толстый мужчина в одном нижнем белье предстал передо мной, не сказав ни слова, он пошел внутрь квартиры, очевидно приглашая меня следовать за ним. Он провел меня через несколько комнат, заваленных старыми газетами и банками из-под пива «Пабст Блу Риббон», в гостиную, где уселся в продавленное кресло и впялился в какую-то игру. Изображение оставляло желать лучшего, лица на экране становились то красными, то зелеными.

Это был мужчина европейской внешности с прямыми волосами, когда-то он был блондином, но теперь весь поседел. Из-за огромного веса трудно было определить его возраст — что-то между сорока и шестьюдесятью годами. Толстяк не брился несколько дней и, наверное, несколько месяцев не мылся или не менял постельного белья. Воняло от него и воняло во всей его квартире, но мне пришлось задержаться, чтобы задать ему несколько вопросов. Когда я вошел, у него оставалось три банки пива из шестибаночной упаковки. Он выпил их одну за другой, потом бесшумно прошел босыми ногами по квартире и достал новую шестибаночную упаковку из холодильника.

Звали его Иллинг, он сказал — Пол Иллинг, и он слышал про Круза по телевизору. Он думал, что это ужасно, но он не был удивлен, нисколько. «Я прожил здесь всю свою жизнь, — рассказывал он мне, — когда-то здесь были замечательные соседи, приличные люди, уважающие себя и тех, кто живет рядом. Но теперь кругом живут одни бандиты, а чего от них можно ожидать?»

— Они живут как животные, — сказал он мне. — Вы не поверите.

Все запахи в подъезде перебивал душок марихуаны. Миниатюрная женщина со смуглой кожей и блестящими глазами стояла на площадке третьего этажа. На ней был фартук, а в руке она держала выпуск «El Diario» — газеты на испанском языке. Я спросил у нее, где комната Херреры.

— Двадцать два, — ответила она и показала наверх. — Но его там нет. Вы знаете, где он?

— Да.

— Тогда вы знаете, что его там нет. Его дверь закрыта.

— У вас есть ключ?

Она испытующе посмотрела на меня.

— Вы коп?

— Когда-то был.

Неожиданно она громко рассмеялась.

— Что случилось, вас уволили? У них больше нет работы для полицейских, все преступники в тюрьме? Хотите попасть в комнату Энджела — пошли, я впущу вас.