За долгие годы до того, в более невинную эпоху, подобные изменения навели бы меня на мысль о порче — о деградации и калечащих переменах. Впрочем, когда-то я был чрезвычайно наивен. Прикосновение варпа бесчеловечно, но не является злым по природе. Оно, безусловно, злонамеренно, однако переделывает тех, кого ласкает, соответственно их собственным душам. Именно по этой причине столь многие в Девяти легионах полагают себя благословленными Пантеоном, когда мутация охватывает их физические тела. Эмоции поощряются, фанатизм вознаграждается, насилие и страсть считаются священными.

Варп никогда не делает своих избранных сынов и дочерей бесполезными, но нельзя сказать, что смертный ум желает всех его благословений и дорожит ими. То, что идет во благо злобному Пантеону, не всегда совпадает с тем, на что рассчитывали затронутые варпом души. Некоторые мутации — это улучшения и доработки. Некоторые больше смахивают на распад и уродство.

Вися здесь в цепях и говоря о далеком, я чувствую, как глаза инквизиторов с омерзением замечают мои мутации. Варп переделал меня в соответствии с моей ненавистью, моими желаниями, моей яростью и моими прегрешениями. Я уже тысячи лет не выгляжу настоящим человеком.

Но мне мало дела до того, каким я представляюсь человечеству. Даже когда я выглядел как человек, по сути, я был стерильным орудием из плоти и керамита, возвышенным над людьми — таким же огромным и некрасивым для глаз смертных, как и любой другой воин Легионес Астартес. Быть может, имперцы и разбегаются от меня с воплями, будто от оказавшегося среди них чудовища, однако в Великом Оке есть тысячи тех, кто испытывает острую и безграничную зависть к форме, приданной мне варпом. Годы, которые я провел военачальником Черного Легиона, были далеко не милосердны.

Пока мы шли по преображенным туннелям, Абаддон никак не комментировал постигшие корабль перемены. Мне не требовалось задавать ему вопросы, чтобы знать, что на палубах «Духа мщения», которые я еще не видел, скорее всего, присутствуют бесчисленные изменения, схожие с этими.

Мы двигались по напоминающей улей группе неиспользуемых гидропонических камер, где все еще висел запах древней растительности. Когда-то вся эта подсекция, похожая скорей на лабораторию, чем на питомник, была прибежищем зелени, но теперь лотки с люльками пустовали. На «Тлалоке» было тридцать подобных ульев для пополнения пищевых пайков, потребляемых экипажем смертных. Большая их часть уже давно пришла в негодность как из-за утраты смертными слугами боевого корабля необходимых навыков, так и из-за воздействия Ока на здешнюю растительность.

— Тебя не тревожит, что Фальк возненавидит твоего оракула?

В темноте глаза Абаддона по-настоящему светились от психического резонанса. Мне доводилось видеть подобное только у Нерожденных.

— А почему я должен об этом тревожиться, Хайон?

— Ты знаешь, почему. Это рука Саргона довела их до такого состояния.

— Ты настолько в этом уверен?

— Ладно, Абаддон. Ссылайся на свое неведение, если тебе так угодно.

В одном из этих помещений мы обнаружили первого из воинов Фалька. Он неподвижно застыл в одиночестве в своем боевом облачении. Казалось, что терминаторский доспех почернел от жертвенного пламени, а шлем с чудовищными бивнями свирепо сверкал глазами. Молниевые когти воина праздно повисли по бокам, клинки не были включены. Когда мы приблизились, я увидел, почему. Они представляли собой не стандартную модель из освященного железа, а толстые костяные когти, выступавшие из кончиков пальцев перчаток. Судя по виду брони, она полностью срослась с плотью — что, впрочем, едва ли было редкостью среди тех из нас, кто обитал внутри Ока. Зловонная серебристая отрава, капавшая с костяных когтей, была, однако, чем-то новеньким. Она напоминала ртуть и пахла спинномозговой жидкостью.