Пришел в себя только в Сукко. Остановившись у рынка, подкрасил смазавшиеся губы, обновил глаза, как учил Карэн, и помчался в Анапу.

По дороге видел запечатлевшиеся в сознании глаза Капанадзе. И понял, что этими глазами смотрел на него не какой-то гангстер, пусть могущественный, а сама Судьба, не Рок, но Судьба. Уже в Анапе, подъезжая к пункту проката, решил, что находится во власти Судьбы и потому должно случится то, что случится.

– Да, ты во власти Судьбы, – согласилось с ним подсознание. – А это приятно.

Приятно чувствовать опеку высшего божества.

Чувствовать его внимание.

Занимать его время.

Знать, что избран.

***

Когда, сдав машину, он спешил к "Мерседесу", чтобы быстрее переодеться и для алиби поездить по городу в своем обличье, к нему пристали трое подвыпивших курортников. Он хотел их избить (для снятия стресса), но одумался – побоище могло затянуться и привлечь внимание милиции. Однако разрядиться все же удалось – помогла Аделия Александровна. Наскоро нацарапав на бумажке вымышленный номер телефона, она пообещала масляно смотрящим кавалерам явиться вечером с двумя отпадными подружками в центральный парк города. Голос Аделия Александровна смогла сделать жеманным и тонким, и они поверили. К "Мерседесу" Олег пришел с букетом алых роз в цветной целлофановой упаковке с кокетливыми ленточками. И с мнением, что женщиной быть не так уж плохо.

Поздно вечером в номер пришел Карэн с бутылкой дорогого ликера для себя и французским коньяком для Олега. Хозяином "Веги" владела эйфория – ведь все получилось много лучше, чем он ожидал. Капанадзе остался жив, с Дементьевым и Гогой дел у него никогда не было, значит, не могло быть и мотивов. И никто не подозревал Олега.

Поставив бутылки на стол, он сел и нежно, с вопросом, посмотрел на постояльца.

– Интересуешься, почему я не убил Капанадзе? – спросил тот спокойно.

– В общем-то, да. Не знаю, что и подумать…

– Скажу тебе правду. Когда я жал курок, Бог мне шепнул, что Капанадзе должен жить, что так будет лучше.

– Бог – не фраер, он все знает, – от души рассмеялся Карен. – Давай выпьем за него и за Георгия – его анапского наместника.

13.

От Геленджика Смирнов шел не спеша. После ночи, проведенной в злополучном коттедже Бориса Петровича, после игры на жизнь спешить никуда не хотелось, потому что жизнь была везде.

Она, выигранная, была впереди, по сторонам и сверху, она была позади.

Он шел, наслаждался ее теплом ее красками и дыханием.

Он вспоминал, как мог переспать с двумя прелестными женщинами и получить пулю в лоб, но как все хитро повернулось боком.

Он шел и представлял гладкие бедра Валентины, ее губки бантиком, ее милую родинку, ее доверившиеся глаза.

Он видел, как они лежат рядышком, глядя в потолок на отстрелявшихся амуров, лежат после всего, лежат и думают, что делать дальше. Смирнов, продолжая шагать, мысленно обращался к ней, стоявшей, нет, лежавшей перед глазами, говорил разные слова, но они его не удовлетворяли, и ее тоже, и он начинал думать о Серафиме.

С Серафимой получалось лучше. "О, я вас хочу, мужчина!" О, Господи, чем он лучше ее? Тем, что передает этот первичный позыв другими словами? "О, сударыня! Как вы так милы, как обаятельны!" – ведь фактически это то же самое.

Нет, как не крути, она – лапушка, прямодушная и простая!

Как она целовала его!

Как стремилась получить удовлетворение, удовлетворяя. Как приклеивалась бедрами, как ласкала ими и всем другим…

Такие мысли, изливаясь в природу три дня подряд, конечно же, не могли не материализоваться.