Хотя исход боев был очевиден, соперничество затевалось жестокое и смертоносное. Схватки бушевали в полях и лесах штата Нью‑Йорк — не только большие, но и малые, даже более беспощадные. Солнце уже клонилось к закату, когда солдаты Нью‑Йоркского Шестьдесят девятого залегли в тени под стеной, наслаждаясь передышкой. Свежий полк стрелков из Мейна прошел мимо, на время освободив их. Однако это не значит, что можно идти вразброд, — линия фронта слишком уж подвижна. Вокруг еще хватает британских подразделений, хотя новые полки все прибывают.

Рядовой П. Дж. О’Мэхони попал в число дозорных, выставленных по периметру для охраны. Услышав цокот копыт на дороге по ту сторону стены, он взвел курок; звякнула упряжь — всадник осадил коня. Медленно приподнявшись, О’Мэхони выглянул через щель в стене, потом аккуратно, чтобы не выстрелить, спустил курок, встал и помахал фуражкой всаднику в сером мундире.

— Привет, Бунтарь!

Придержав лошадь, тот осклабил щербатые зубы.

— Привет и тебе, янки. — Спешившись, он устало потянулся. — Порвал вот флягу, как пробирался по кустам. Буду ужасно благодарен, если поделишься глоточком‑другим водицы.

— Поделюсь, еще бы. Ты приехал куда надо. В порыве щедрости признаюсь, что у меня целых две фляги.

— Не может быть!

— Может. В одной вода, а в другой пойчин.

— Вообще–то ни разу не слыхал ни про какой пойчин.

— Это национальный напиток всех ирландцев за океаном, в далеком зеленом краю. Хоть я и считаю, что он получше ваших обычных напитков, суди сам. Слыхал, он смахивает на питье, которое тебе наверно знакомо, под названием муншайн…

— Будь я проклят, да ты вправду отличный парень! Выкинь из головы, что я тут плел про воду, и давай сразу вторую фляжку, как добрый солдат.

Сделав изрядный глоток, кавалерист вздохнул и радостно рыгнул.

— Ну, сладчайший самогон из тех, что я пробовал, верное дело. А ведь у моего папочки лучший перегонный куб во всем Теннесси.

— Это потому как ирландский, парнище, никак иначе, — гордо улыбнулся рядовой О’Мэхони. — Секрет его изготовления принесли в Новый Свет со старой земли. А уж мы–то знаем толк! Потому как этот гордый полк, что ты тут видишь, Шестьдесят девятый Нью‑Йоркский, и каждая живая душа в нем — ирландская.

— Ирландцы, говоришь? Слыхал. Ни разу там не бывал. Дьявол, да я из Теннесси никуда носу не казал, покамест не началась эта война. Но, помнится, мой дедуля с материной стороны, говорят, приехал сюда с Ирландии. Пожалуй, мы с тобой чего–то вроде родни.

— Наверняка.

— Будешь шомпольный хлеб? — поинтересовался кавалерист, доставая из седельной сумки темный ломоть и протягивая новому знакомому. — Это просто доброе старое кукурузное тесто, наверченное на шомпол и поджаренное над костром.

О’Мэхони счастливо улыбнулся с набитым ртом.

— Иисусе, да ежели б ты полжизни не едал ничего, кроме вареной картошки да соленой воды, ты б такого не спрашивал. Старушка Ирландия — край бедный, а ублюдки англичане, что его заполонили, разорили его еще более. Так что теперь мы с громадным нашим удовольствием намылим им шею.