Увидев его, собравшиеся встали. Хорошо одетые негры отнеслись к этой встрече весьма серьезно и с громадным интересом воззрились на человека, оказавшего на их жизнь самое разительное влияние.

— По‑моему, я встречался кое с кем из вас прежде, во время предыдущего совещания.

— Встречались, господин президент, — подтвердил их предводитель Э. М. Томас. — У нас состоялась весьма любопытная дискуссия с вами в этой самой комнате.

— Совершенно верно. Насколько припоминаю, ваша группа отнюдь не питала восторгов по поводу одобрения Конгрессом плана поселения негров в Южной Америке. — Линкольн произнес это без малейшей досады, хотя идея переселения была его любимым детищем. Тут он заметил, что незнакомый ему дюжий чернокожий мужчина с густой копной волос и остроконечной бородкой, сдвинув брови к переносице, что–то сосредоточенно обдумывал. Линкольн взглянул на него, и тот, протиснувшись мимо остальных, протянул свою мускулистую руку.

— Я Фредерик Дуглас, господин президент.

Ладонь его оказалась твердой, как доска.

— Конечно, я много о вас слыхал. Пора уж нам познакомиться.

— Действительно, пора. Билль о реконструкции, представленный вами Конгрессу, важностью не уступает самой Конституции. Сие первый шаг по дороге, что ведет к освобождению моего народа. В глазах негров — и Севера, и Юга — вы владеете положением, какого не достичь ни одному другому человеку. Дядюшка Линкам, кличут вас негры, возносят вас на вершину Сиона. Каждого второго мальчика нарекают Авраамом в честь вас.

— В самом деле… — начал президент и осекся, не находя слов. Пришедшие одобрительно загудели, подтверждая слова Дугласа.

— Вот почему вы должны сделать более того, — изрек Дуглас с угрюмой настоятельностью; остальные заохали, ужаснувшись. — Единожды ступив на дорогу свободы, вы должны пройти ее до конца. До самого конца, где мой народ должен получить те же права, что и ваш. Стать вольным во всем, вольным владеть землей и вольным голосовать на свободных выборах.

Слушатели примолкли, шокированные столь решительным заявлением в лицо руководителю страны. Один из них потянул Дугласа за рукав, но тот стряхнул руку.

Линкольн с бесстрастным выражением лица тянул себя за бороду.

— Вы изложили свою точку зрения весьма ясно, — в конце концов промолвил он. — Теперь предлагаю всем сесть и поглядеть, куда может завести нас столь откровенная дискуссия. Я читал некоторые из ваших речей и отметил, что вы весьма невысокого мнения о стране, в которую намереваетесь влиться.

— Покамест, но мое мнение может и перемениться.

— Искренне надеюсь. Не представляю, как человек, ненавидящий Четвертое июля, может быть истинным американцем.

Будь такое возможно, Дуглас насупился бы еще сильнее.

— Я сказал, что сей праздник для черных американцев лишен смысла. Так оно и есть. Рабство клеймит ваш республиканский дух позором. Ваш гуманизм — лишь притворство, ваше христианское милосердие — ложь.

— В рабовладельческих штатах сказанное вами соответствует истине. Но скоро рабству придет конец.

— Всей душой хочу дожить до того дня. Но боюсь, что глубоко предубежденные рабовладельцы и плантаторы так просто своих рабов не отдадут. Вот отчего мы пришли нынче повидаться с вами. Дабы оказать вам помощь. Вы должны заручиться поддержкой бывших рабов в достижении собственной свободы. Черные церкви на Юге объединены, и вам следует склонить их к сотрудничеству. Другие черные организации тоже сулят надежду.

— Непременно, — кивнул Линкольн. — Я также занимаюсь организацией комитета по надзору за ходом освобождения.

— Я искренне на это надеялся. Сколько негров войдет в комитет?

— Я как–то не думал…

— Так подумайте теперь! — Дуглас рубанул рукой воздух.