— Скажите… — почти бездыханно произнесла она.

— Спит, — сообщил доктор. — Очень добрый знак.

— Ну конечно, добрый! — Виктория чуточку воспрянула духом. — Прошло уж я не знаю сколько дней с тех пор, когда он смежал веки хоть на минутку, если вообще ложился.

— Как и вы, если на то пошло.

Она лишь пренебрежительно махнула маленькой пухлой ручкой.

— Я не больна, это о нем вы с сэром Джеймсом должны тревожиться. Я спала на раскладной кровати у него в гардеробной. А вот он все ходит и ходит, и не ложится, а ведь он так исхудал! По‑моему, иными ночами он вообще не спит. И не ест! У меня прямо сердце разрывается, когда я вижу его таким.

— Развитие его желудочной лихорадки идет своим чередом, так что храните терпение. Вы можете оказать грандиозную помощь, взяв на себя то, чего не сделать больше никому. Вы должны позаботиться, чтобы он каждый день кушал хоть что–нибудь. Пусть даже жидкую кашку, ведь, чтобы одолеть болезнь, его организму нужно подкреплять свои силы. — Дженнер взял свечу из ее дрожащих рук и поставил на стол рядом с кушеткой. — Вам лучше присесть, мэм.

Виктория села, как велено, раскинув юбки. Попыталась спокойно сложить руки на коленях, но вместо этого принялась неустанно сплетать и расплетать пальцы.

— Я сегодня виделся с лордом Пальмерстоном, — продолжал Дженнер. — Он весьма озабочен состоянием здоровья принца и внес предложение, каковое я полагаю чрезвычайно ценным. Конечно, я весьма квалифицирован, но не вижу причины, почему бы другим медикам…

— Со мной он тоже беседовал. Можете не продолжать.

— Но его предложение весьма разумно. Я не буду ничуть уязвлен, если для консультации будет приглашен другой врач или даже созван консилиум.

— Нет. Вмешательство Пальмерстона мне не по душе. Доктор моего дорогого муженька — вы, вы же им и останетесь. Эта стремительная горячечная инфлюэнца и расстройство желудка скоро пройдут, как бывало прежде. По крайней мере, сейчас он отдыхает. Пусть поспит.

— В его состоянии это лучшее лекарство на свете…

Будто в опровержение его слов, пламя свечи вдруг заколебалось от сквозняка, потянувшего из распахнувшейся двери спальни. На пороге стоял принц Альберт, придерживая на груди распахивающийся халат; его бледная кожа обтягивала скулы, как пергамент.

— Я проснулся… — сказал он слабым голосом и хрипло закашлялся, содрогаясь всем своим хрупким телом.

Дженнер подскочил с места.

— Крайне настоятельно рекомендую вам немедленно вернуться в постель! Довольно одного лишь ночного холода!

— Почему? — с глубочайшей безысходностью в голосе спросил Альберт. — Я знаю, насколько серьезно болен. Мне знакома эта лихорадка, мой старый враг, и, зная ее, я понимаю, что никогда не оправлюсь.

— Что ты, что ты! — воскликнула королева. — Пойдем, дорогой, ляг в постель. Я тебе почитаю, чтобы ты уснул.

От слабости не в силах даже протестовать, Альберт лишь покачал головой с тевтонской безысходностью и, опираясь на руку жены, шаркающими шажками двинулся через комнату. Своих шлепанцев он не надел, но к длинной ночной сорочке, которую он предпочитал, были пришиты подошвы из ткани, обеспечивая хоть какую–то защиту от холода. Пока Виктория укладывала мужа в постель, доктор Дженнер зажег ночник на прикроватном столике, после чего, тихонько отступив, поклонился и вышел.

— Теперь поспи, — промолвила королева.

— Не могу.

— Тогда я тебе почитаю. Твою любимую, Вальтера Скотта.

— Как–нибудь в другой раз. Скажи–ка… о войне с Америкой все еще говорят?

— Тебе не следует беспокоиться из–за политики.