Повернув лошадь, Холлидэй рысцой вернулся к генералу.

— Только что пробило семь, — сказал он. И погиб. Невидимые конфедератские пикеты внезапно дали залп, и пуля угодила в Холлидэя, сбив его с лошади и прикончив на месте.

— За мной! — крикнул Шерман, разворачивая лошадь и галопом устремляясь к собственным позициям.

Выскочивший на опушку пикет кричал:

— Генерал, мятежников там больше, чем блох на дворняге!

Именно так. Они шли тремя цепями, атакуя вдоль всего фронта. С нарастающим победным криком мятежники врезались в неподготовленные позиции северян, вынудив их отступить перед жидким ружейным огнем. Захваченные врасплох солдаты заколебались, предпочитая сдать назад, чем встретить град пуль. И тут появился генерал Шерман, скакавший верхом между вражескими цепями и собственными позициями. Не обращая внимания на пули, засвистевшие вокруг него, он привстал в стременах и взмахнул саблей.

— Солдаты, в цепь, ко мне! Пли, заряжай и пли! Не отступать! Заряжай и пли!

Пыл генерала оказался заразительным: его крики вдохновили солдат, еще мгновение назад готовых к бегству. Они остались на позициях, открыв огонь по атакующим. Заряжай и пли, заряжай и пли.

Положение сложилось отчаянно трудное. Здесь был самый открытый фланг армии Союза, и он–то подвергся наиболее массированной атаке. Вначале у Шермана было восемь тысяч человек, но под напором конфедератов их число неизменно убывало. И все–таки северяне держали рубежи. Полки Шермана приняли на себя главный удар, но не отступили. А генерал держался в самой гуще боя, все время разъезжая перед фронтом и не обращая внимания на град пуль.

Когда лошадь под ним убили, он продолжал сражаться пешком, пока ему не отыскали и не подвели другую лошадь.

Через считанные минуты убили и эту лошадь, когда генерал возглавил контратаку, а еще позже застрелили и третью.

Схватка была жаркой, трудной, грязной и смертельной. Необстрелянные конфедераты, сумевшие пережить кровавую увертюру сражения, мало‑помалу учились воевать, снова и снова собирались с силами и бросались в атаку, тесня ряды северян. Те мало‑помалу отступали, сражаясь за каждый фут земли, неся большие потери, но продолжая держаться. И Шерман всегда был в гуще боя, подбадривая обороняющихся. Солдаты гибли один за другим, но дивизия держала свои позиции.

Да и сам генерал Шерман вовсе не был неуязвим для пуль; позже в тот же день пуля ранила его в руку, но генерал перевязал рану носовым платком и продолжал командовать.

Осколком снаряда ему срезало часть полей шляпы. Несмотря на это, несмотря на потери, он оставался во главе войск и сумел стабилизировать положение. Через три часа после начала боя Шерман потерял более половины своих людей. Четыре тысячи убитых. Но позиции держались. Пороха и пуль было так мало, что приходилось брать боеприпасы у павших. Те из раненых, кто не уполз или не был унесен в тыл, заряжали оружие для боеспособных. Затем, во время передышки, пока враг перегруппировывался, Шерман услышал, как кто–то окликает его по имени. Капитан на взмыленном коне небрежно отсалютовал ему.

— Приказ генерала Гранта, сэр! Отойти к Ривер‑роуд.

— Я не отступлю.

— Это не отступление, сэр. Мы окопались на Ривер‑роуд, те рубежи удержать легче.

— Я оставлю здесь отряды прикрытия. Пусть стреляют, сколько смогут. В дыму они смогут задержать следующую волну атакующих. Скажите генералу, что я отхожу.

Но отходить пришлось с боем. Выйти из соприкосновения с решительно настроенным врагом ничуть не легче, чем удержать его на месте. Люди падали, но почти все оставшиеся в живых добрались до Ривер‑роуд сквозь стелющуюся по земле пелену дыма, навстречу грохоту орудий.