И вот… нет, это слишком ужасно, что может быть ужаснее? Он голый, в одном полотенце, по ногам стекает вода, и это вырвавшееся у него ругательство! Он сразу понял, что перед ним леди Каролина – в ту же секунду, как выругался. Мистер Уилкинс редко употреблял подобные слова, и никогда, никогда в присутствии дамы или клиента. И еще это полотенце… Ну зачем, зачем он приехал? Почему не остался в Хампстеде? Это невозможно пережить!

Но мистер Уилкинс не мог себе и представить реакции Скрэп. Увидев его, она вся сморщилась, отчаянно стараясь не расхохотаться, и, проглотив смех и снова сделав серьезное лицо, спокойно, как если бы он был полностью одет, произнесла:

– Здравствуйте.

Какой безупречный такт. Мистер Уилкинс был готов на нее молиться. Это редчайшее умение не принимать во внимание неловкие обстоятельства. Голубая кровь, что ни говорите.

Преисполненный благодарности, он пожал ее протянутую руку и произнес: «Здравствуйте», и простой обмен этими обычными словами чудесным образом возвратил ситуацию к норме. Он испытал такое облегчение, это было так обыкновенно – пожать друг другу руки, так естественно, что он забыл, что на нем одно полотенце, и к нему вернулись профессиональные манеры. Он забыл о том, как выглядит, но не забыл, что перед ним леди Каролина Дестер, ради которой он и проделал весь этот путь до Италии, и не забыл, что в ее присутствии, в ее очаровательном и значительном присутствии, он издал свое ужасное восклицание. Он первым делом должен попросить у нее прощения. Сказать такое при леди – при любой леди – и из всех леди именно при ней…

– Боюсь, я использовал непростительные выражения, – очень серьезно и церемонно, как будто был полностью одет, начал мистер Уилкинс.

– Зато самые подходящие, – сказала Скрэп, привычная к проклятиям.

Мистер Уилкинс был необычайно польщен ответом и испытал невероятное облегчение. Значит, не оскорбилась. Голубая кровь. Только истинные аристократы могут позволить себе такие либеральные взгляды, такое понимание.

– Я говорю с леди Каролиной Дестер, не так ли? – спросил он голосом еще более ровным и торжественным, чем обычно, поскольку должен был сдержать безмерное удовольствие, безмерное облегчение и безмерную радость от того, что его простили.

– Да, – сказала Скрэп и не могла не улыбнуться. Ну никак не могла. Но она улыбалась не мистеру Уилкинсу, вовсе нет; просто этот голос делал ситуацию еще смешнее: вот он стоит в полотенце, с мокрыми голыми ногами, и разговаривает, как с амвона.

– Позвольте представиться, – церемонно произнес мистер Уилкинс. – Меня зовут Меллерш-Уилкинс .

И он инстинктивно снова протянул руку.

– Я так и полагала, – сказала Скрэп, во второй раз позволяя пожать свою и вновь не сдержав улыбки.

Он уже было собрался пуститься в первую часть отрепетированных в поезде любезностей, невзирая – поскольку не видел себя со стороны – на то, что он без одежды, когда по лестнице взбежали слуги и вместе с тем на пороге своей гостиной возникла миссис Фишер. Поскольку все случилось очень быстро, слуги из кухни и миссис Фишер со своей крепостной стены не могли видеть и слышать того, что предшествовало второму рукопожатию.

Когда слуги услышали чудовищный грохот, они сразу поняли, что случилось, и ринулись в ванную, чтобы спасти дом от потопа; второпях они не обратили внимания на стоявшую в холле фигуру в полотенце, но миссис Фишер, пожелавшая узнать, что там за шум, в шоке застыла в дверях.

И было отчего застыть! Леди Каролина пожимала руку тому, кто, будь он одет, наверняка был бы мужем миссис Уилкинс, и при этом они беседуют, как если бы…

Скрэп заметила миссис Фишер, моментально повернулась к ней и любезно произнесла:

– Позвольте представить вам мистера Меллерш-Уилкинса.