Она быстро поднялась. Да, она напишет. Прямо сейчас пойдет и напишет.

Но если…

Она остановилась. Если он не ответит? Если он даже не ответит?

Она снова села подумать.

В таких колебаниях Роуз провела почти всю вторую неделю.

А еще была миссис Фишер. Во вторую неделю ее беспокойство только усилилось. До такой степени, что она не могла пользоваться своей личной гостиной, потому как не могла усидеть на месте. И десяти минут не могла усидеть миссис Фишер. Вдобавок к беспокойству в эти шедшие чередой дни второй недели в ней стало расти странное, обеспокоившее ее ощущение, будто в ней бродят какие-то соки. Ей это ощущение было знакомо, потому что иногда она испытывала его в детстве, особенно если весна наступала слишком быстро и сирень, казалось, расцветала за одну ночь, но как странно испытывать его через пятьдесят с лишним лет! Она бы хотела с кем-то поговорить об этом ощущении, но ей было стыдно. Какой абсурд, чувствовать это в ее-то годы! Но все чаще и чаще, а с каждым днем все сильнее и сильнее миссис Фишер посещало нелепое ощущение, что будто она вот-вот сама даст пышный цвет.

Она со всей строгостью пыталась подавить неуместное чувство. Это же надо, расцветет! Она слыхала о том, что высохшие ветки, мертвые деревья вдруг выдавали свежие листики, но все это лишь россказни. В россказни и легенды она не верила. Она прекрасно знала, как ей надлежит жить и что подобает чувствовать в ее возрасте. Достоинство требует, чтобы она не имела никакого отношения к каким-то там свежим листикам, но все равно оно было – чувство, что она вот-вот зазеленеет!

Миссис Фишер была расстроена. Ей многое в жизни не нравилось, особенно ей не нравилось, когда люди пожилые вдруг воображали себя молодыми и соответственно себя вели. Естественно, это было только воображением и самообманом, и как же удручающе выглядело. Она сама постарела так, как и положено стареть – ровно и неуклонно. Без перерывов, без запоздалых вспышек и судорожных припадков молодости. И как унизительно, что после всех этих лет она вдруг подверглась такому неприличному ощущению расцвета!

Нет, все-таки хорошо, что Кейт Ламли здесь нет. Как ужасно было бы, если бы она что-то такое вытворила в присутствии Кейт! Кейт знала ее всю жизнь, и миссис Фишер полагала, что куда менее болезненно, если она вдруг вздумает распоясаться – откуда оно взялось это словечко? Миссис Фишер хмуро глянула в книгу, которую тщетно пыталась читать, – в присутствии людей посторонних, чем при старой знакомой. Старые друзья, думала миссис Фишер, будучи уверена, что продолжает читать, все время сравнивают тебя с той, какой ты была прежде. Конечно, сравнивают, если ты развиваешься. И их удивляет твое развитие. Они обращены в прошлое и полагают, что, скажем, после пятидесяти лет и до самой кончины ты остаешься неизменной.

Это, думала миссис Фишер, глаза которой скользили по строчкам, но ни одно слово не достигало сознания, крайне глупо со стороны старых друзей. Такое их отношение приговаривает тебя к преждевременной смерти. Человек должен продолжать развиваться (конечно, с достоинством) в любом возрасте. Она ничего не имела против развития, потому что пока ты жив, ты не мертв – что совершенно очевидно, решила миссис Фишер, – а развитие, перемены, созревание означают жизнь. А вот что ей не нравится, так это процесс, обратный созреванию, – возвращение к состоянию, когда все молодо-зелено. Вот это ей очень сильно не нравится, однако она чувствовала, что сама на грани этого процесса и вот-вот сорвется.

Естественно, ей было крайне не по себе, и отвлечься она могла только постоянным движением. Растущее беспокойство гнало ее и с крепостной стены, и она все чаще выходила в верхний сад, бродя туда-сюда явно безо всякой цели, к изумлению Скрэп, возросшему особенно тогда, когда та заметила, что миссис Фишер, бывало, полюбуется несколько минут видом, оборвет несколько засохших листиков с кустов роз и снова скроется в доме.