Странные слова из уст миссис Фишер. Вряд ли она когда-либо в своей жизни их использовала. Роуз была поражена. Какие все-таки люди хорошие. И когда она избавится от привычки ошибаться на их счет? Она не подозревала об этой стороне миссис Фишер и подумала, что, может быть, известные ей стороны миссис Фишер были реакцией на ее собственное враждебное и раздражительное поведение. Наверное, так и есть. Какой же тогда она сама была неприятной! Она чувствовала раскаяние, видя, как расцвела миссис Фишер истинным дружелюбием, когда столкнулась с кем-то, кто был с ней мил и очарователен, и, слыша смех миссис Фишер, готова была под землю провалиться от стыда, поскольку этот звук для нее оказался совершенно нов. До сих пор ни она, ни кто-либо другой не слышал, как смеется миссис Фишер. Какой позор для них для всех! Они все смеялись, кто-то больше, кто-то меньше, по разным поводам, с самого прибытия, и только миссис Фишер не смеялась никогда. Значит, она способна радоваться, если так радовалась сейчас, а до этого не радовалась вовсе. И никого это не волновало, кроме разве что Лотти. Да, вот Лотти беспокоилась, она хотела, чтобы миссис Фишер была счастлива, но сама Лотти производила на миссис Фишер плохое впечатление, что же касается Роуз, то не успевала она пробыть в обществе миссис Фишер и пяти минут, как ей уже хотелось ее провоцировать и перечить ей.

Да, до чего же она была противной. Вела себя непростительно. Раскаяние вылилось в особо робкое и почтительное обращение с миссис Фишер, что в глазах Бриггса превратило ее в еще большего ангела, и он в какой-то момент сам захотел стать пожилой леди, чтобы Роуз Арбатнот вела себя с ним именно так. Она все, все на свете делает так ласково! Он был бы согласен принимать лекарство, по-настоящему гадкое лекарство, если бы это Роуз Арбатнот склонялась к нему с пузырьком и ложкой.

Она почувствовала взгляд его ярко-голубых глаз, особенно ярких на загорелом лице, увидела плясавших в них чертиков, и с улыбкой спросила, о чем он думает.

Но он ответил, что вряд ли стоит сейчас об этом говорить, и добавил:

– Как-нибудь позже.

«Проблемы, проблемы, – подумал мистер Уилкинс, снова мысленно потирая руки. – Определенно им нужен я».

– Уверена, – благосклонно заметила миссис Фишер, – что у вас не может быть мыслей, которых нам не дозволено услышать.

– Уверен, – ответил Бриггс, – что уже через неделю я мог бы поведать вам все свои секреты.

– И все, что вы могли бы сказать, навсегда останется между нами, – заявила миссис Фишер, подумав, что, если бы у нее был сын, он бы разговаривал с нею именно так. – А в ответ, – продолжила она, – я бы осмелилась поведать вам мои.

– Ах, нет, – заявил мистер Уилкинс, подстраиваясь под это дружеское подтрунивание. – Я протестую. Просто обязан заявить протест. Я более старый друг. Я знаю миссис Фишер уже десять дней, а вы, Бриггс, еще и полного дня с нею не провели. Заявляю о своем праве первым узнать ее секреты. В том случае, – добавил он, галантно поклонившись, – если у нее они имеются. В чем я серьезно сомневаюсь.

– О, еще как имеются! – воскликнула миссис Фишер, думая о молодых листочках. Уже одно то, что она вообще издала восклицание, было чем-то удивительным, а то, что оно прозвучало весело, граничило с чудом. Роуз не переставала изумляться.

– Тогда я их вытяну обманом, – таким же шутливым тоном сказал Бриггс.