|
Когда мы остановились в дверях моей комнаты, я сказал, мол, специальную фирму приглашал все это сделать. – Вы очень аккуратны. Увидела старые картины с бабочками – я их в антикварном магазине купил. Сам выбирал, говорю. – Эти картины – единственная достойная вещь здесь у вас в доме. Ну вот, дошло дело и до комплиментов, и должен сказать, мне было это приятно. Потом она говорит: – Как тут тихо. Слушаю, слушаю – ни одной машины. Думаю, мы где то в Северном Эссексе. Я сразу понял, она меня ловит, и смотрит так внимательно. Притворился удивленным, говорю, мол, как это вы догадались. Вдруг она говорит: – Странно, я должна бы трястись от страха. А я чувствую себя с вами в безопасности. Я никогда не причиню вам боли. Если только вы меня сами не вынудите. И вот вдруг стало как я всегда надеялся, мы начали узнавать друг друга, она начала меня понимать, увидела, какой я на самом деле. Она говорит: – Воздух в саду замечательный. Вы даже представить себе не можете. Даже здесь, наверху. Он свободный. Не то что я. И пошла вниз, быстро, мне пришлось ее догонять. Внизу, в холле, остановилась. – А здесь можно посмотреть? Ну, семь бед – один ответ, думаю, все равно ставни заперты, занавеси задернуты. Она вошла в залу и стала ее осматривать, ходит, смотрит, разглядывает всякие вещи, руки за спиной связаны, выглядело это, по правде говоря, довольно смешно. – Какая красивая, прелестная комната. Жестоко забивать такую комнату всяким хламом. Какая гадость! – И ногой толкнула одно из кресел. Думаю, на лице у меня было написано, что я тогда чувствовал (обида), потому что она сказала: – Но вы же сами понимаете, что это все не то! Эти претенциозные лампы на стенах ужасны и фарфоровые утки (вдруг она их заметила) – этого еще не хватало! – Она по настоящему рассердилась, сердито посмотрела на меня, потом снова на этих уток. – Очень больно руки. Будьте добры, если не возражаете, свяжите мне их для разнообразия не за спиной, а впереди. Мне не хотелось, как говорится, портить настроение, и ничего плохого в ее просьбе я не видел; как только я развязал шнур у нее на руках (и уже готов был ко всяким неприятностям), она сразу повернулась ко мне лицом и руки сложенные протянула, чтобы я связал; ну, я так и сделал. Ну, тут она меня потрясла. Подошла к камину, над которым эти дикие утки висели, их было три, по тридцать шиллингов штука, и не успел я и слово вымолвить, как она сдернула их с крюков и – хлоп, трах – разбила их о каминную решетку. Вдребезги. Огромное вам спасибо, говорю ей, таким саркастическим тоном. – Дом этот такой старый, он – как живой, в нем есть душа. И нельзя делать с ним то, что вы сделали с этой замечательной комнатой, такой красивой, такой старой престарой, в ней ведь жили люди, много людей, поколение за поколением. Разве вы сами этого не чувствуете? У меня нет опыта, я никогда еще дома не обставлял, говорю. Она странно так на меня взглянула и прошла мимо, в комнату напротив; я называл эту комнату столовой, хотя эти люди из фирмы, которые ее обставляли, назвали ее «комнатой двойного назначения». Полкомнаты было отведено для работы. Там стояли мои три шкафа, и она их сразу заметила. – А вы не покажете мне товарок по несчастью? Ничего лучшего я и желать не мог. Вытащил пару самых интересных ящиков, с представителями одного вида, на самом деле ничего серьезного, так, просто для показа. – Вы их купили? Конечно, нет, говорю. Всех сам поймал или вывел, и сам накалывал, аранжировка тоже моя. Все мое. – Очень красиво сделано. Показал ей ящики и с голубянками, и с перламутровками, и с меловками. У меня есть и ночные var., и дневные, и я ей указал на разницу. У меня ведь есть очень красивые var. |
