К птичьим правам девочке из шахтерского города было не привыкать, но ее напрягало, что за три года страстной любви возлюбленный и не подумал сделать ей хотя бы формальное, хотя бы отсроченное во времени предложение: «Вот сыграю Печорина («снимусь у Михалкова», «вступлю в кооператив»… – возможны варианты), тогда и сходим в ЗАГС».

Подумала забеременеть и дотянуть до срока, когда ничего поделать будет нельзя, и уж тогда ставить Алика перед фактом, но случившиеся на втором курсе подряд три аборта что-то нарушили в ее организме. Ад земной, особенно второй аборт, прошедший без наркоза. Анестезиолог наотрез отказалась делать, раз предыдущая чистка с наркозом была всего два месяца назад, а заплатить сверху было нечем, при их-то стипендии еле-еле трижды по полсотни на аборты наскребла.

Все три года до этого Жанна боялась залететь. Вспоминала причитания бабы Кати, бурчавшей про ее мать, что та «и от лежащих рядушком штанов понесет», и с ужасом думала о собственной плодовитой наследственности. Теперь она жаждала забеременеть с тем же рвением, как прежде желала, чтобы этого не случилось. Прежде встречавшая «красные дни календаря» традиционной, гуляющей по общаге прибауточкой: «Расцвела сирень, цветет акация, я иду, улыбки не тая! У меня сегодня менструация, значит, не беременная я!» – теперь она каждый месяц с ужасом обнаруживала красные пятна на кружевных трусиках, купленных у цыганок в туалете в Столешниковом переулке. И понимала, что еще один шанс покрепче привязать к себе Алика упущен.

Хотя, кто сказал, что его вообще надо привязывать? Разве ее самой, без довеска для его вечной любви недостаточно?

До распределения в столичный театр перспективный герой-любовник Алик Бехтерев не дотянул. На четвертом курсе случилось чудо. Чудо, обернувшееся собственной противоположностью.

На какой-то из тусовок в Доме кино стремительно входивший в моду молодой актер познакомился с ребятами из другой жизни – партийными дочками и дипломатическими сынками. Партийные дочки, несмотря на все их наряды из цэковских распределителей, особой угрозы для Жанны не представляли, а от приятельства с дипломатическими сынками даже польза случалась. Один из новых друзей, Кирилл, отправляясь из своего МГИМО на преддипломную практику в Куала-Лумпур, пустил Алика пожить «в своей холостяцкой берлоге», которую давно работающие в Лондоне родители и дедушка, в прошлом большой мидовский чин, успели подарить внуку к его двадцатилетию.

Двум намаявшимся по обшарпанным комнатам общаги любовникам квартира показалась невиданной сказкой, пределом мечтаний. Отдельная, хорошо обставленная, почти в центре – рай, рай, рай! Точнее, начало пути к своему собственному раю, который будет еще лучше, еще роскошнее, но все же чуточку похож на эти фантастические двадцать два квадратных метра жилой площади.

Собственно двадцать два метра была сама комната в этой считавшейся однокомнатной квартире. «Нежилая площадь» в ордере не значилась, но к комнате вели прихожая и холл, увешанные ритуальными масками, привезенными родичами отсутствующего ныне хозяина со всего света. «Нежилая площадь» отличалась от жилой лишь отсутствием окон. В довершение всего этого счастья присутствовала еще и тринадцатиметровая кухня с диваном, телевизором и – о, роскошь западной жизни – барной стойкой. Двух- и трехкомнатные хрущевки, в которых помещались отнюдь не малочисленные семьи Алика и Жанны в городах их детства, были куда меньше, чем доставшееся им во временное пользование однокомнатное чудо дипломатического сына и внука.