— И главное, что за причина? Я слов не нахожу, какая глупость!

— Глупость? Отчего же? — процедил Владимир. — Девица, кажется, пользуется весьма успешно своими чарами… А что, ротмистр был обнадежен?

— Владимир Петрович, я слов не нахожу! — воскликнул Храбров. — И вы туда же! Да глупость это! Никаких авансов, никаких обещаний… Елизавета Павловна, по-моему, весьма разумная и приятная девушка. Да это все Буянов! Он еще тогда, на станции, втемяшил себе в голову, что она ему нравится… А ведь она сразу дала понять, что не потерпит никакого волокитства! Да и выдумать себе, чтоб волочиться за такой особой… Дикость! Это уж приятель мой вообразил, что она без ума от него за то, что он спас ее жизнь от разбойников. Но, по правде, если кто ее и спас, так это господин Алексеев, с которым она путешествовала. Если б он не расслышал того заговора меж смотрителем и его женой, быть может, мы бы теперь все были мертвы. И, конечно, полнейшей глупостью было ротмистру распространяться о своих чувствах при Бунине, дразнить его и прямо вызывать на поединок!

— Что?

Владимир, в продолжение речи будто пришедший в себя, внимательно посмотрел на Храброва и вдруг переспросил:

— О каких разбойниках вы говорите? Да и весь смысл, признаться, от меня ускользнул… Что же все-таки произошло?

— Да разве Елизавета Павловна вам не говорила, когда приехала о происшествии на почтовой станции?

— Да, говорила, — протянул Владимир. — Так это… Так это были вы! Я вспомнил!

— Ну да. И именно тогда Буянов порешил, что влюблен. И принялся дразнить поэта! Глупец! Да оба глупцы!

— Но я подумал, что у ротмистра повод был так говорить и настаивать на своих исключительных правах.

— Да нет, конечно. — Храбров был поражен такими словами. — Елизавета Павловна безусловно милая и приветливая девушка, но она не кокетка. Это сразу видно…

— Вы сняли камень с моей души, — ответил Владимир со столь видимым облегчением, что этого нельзя было не заметить.

— Конечно, — сказал Храбров, — вам, как родственнику, это все было более чем неприятно. Это задевало и вашу честь, и честь вашей семьи… Но при всем безрассудстве моего приятеля поручусь, что ничего не станет достоянием сплетников… Все останется между нами о причинах поединка…

«Да, конечно, мне как родственнику, — думал Владимир. — Он верно сказал… Мне, как родственнику…»

Это слово «родственник» не желало выходить у него из головы. Оно вертелось всю дорогу до дому, все время, что разговаривал он с Буниным, и всю ночь, и все утро по дороге к означенному месту поединка…

Надо заметить, что поэту никогда стреляться не приводилось. Позавчера вечером он был безумно смел, ибо шампанское и любовь ударили ему в голову. Вчера перед Владимиром храбрился, а теперь уже и не знал, что делать. Конечно, отказываться от поединка он не будет, но вот как поступают в подобных случаях? Не окажется ли он профаном перед лицом гусарского ротмистра? Поэту не хотелось вызывать насмешки в свой адрес.

— Послушай, Владимир, — начал он, — я должен кое-что у тебя спросить…

Оба ехали в экипаже, сидя друг против друга. Владимир нервничал, пожалуй, еще больше, чем его друг, но держался. Что будет, когда она узнает о поединке? Этот вопрос мучил его.

— Владимир, — вновь позвал его Бунин.

— Что? — очнулся тот.

— Я хотел спросить… Только ты пойми меня…

— Да, — Владимир с удивлением смотрел на поэта.