Нет, он не приглашал их домой, не звал при¬езжать сюда на работу, вообще не лез в эти отношения, только дома сказал отцу:

–   А крутых практиканток к тебе присылали. Как бы вы с Бондаревым выкручивались, если бы не я? Считай, ваше лицо спас...

Девчата уехали как только закончились два месяца. Заранее тихо собрались. Вошли в ка¬бинет Иванова, взяли характеристики. В них он не ругал и не хвалил девчонок, не предлагал остаться, приехать на будущий год. Подав руку, простился тепло с обеими. Пожелал счастливо¬го пути и легкого пера в работе.

–   Одна польза от их приезда все же была, помешали свадьбе, какую я не хотел,– сознал¬ся Александр Евменович Бондареву.

Девчонки на прощание чмокнули в щеки мужи¬ков и, даже не сказав до свидания всем осталь¬ным, шмыгнули в двери совсем неслышно. Боль¬ше их никто не видел ни в поселке, ни в ре¬дакции.

Их практика закончилась.

Игорь Павлович с наступлением тепла совсем захандрил, расхворался, стал часто появляться у врачей, сел на таблетки и уколы, у него все пошло в разнос, сон и аппетит. Не помогали ве¬черние прогулки. И хотя все мечтал поехать на Колыму, перестал ездить даже в ближние ко¬мандировки. Не любил выходить из дома, все сидел у окна, смотрел на прохожих.

Как то вечером зашел к нему Иванов. Бонда¬рев что то читал, неохотно оторвался от книги и в разговоре посетовал, что очень хочет по¬ехать на Колыму, увидеть Варю, Аслана, Федо¬ра. Но нет возможности, отпуск истрачен и де¬нег нет.

–   Знаешь, Сашок, я непутево и бездумно прожил свою жизнь. Надо было беречь каждый день. А я расшвырял время, так и не поняв глав¬ное– для чего жил? Обидно, что вся она про¬шла глупо и бездарно. Ничего не успел, не видел радостей. На земле ни одной зацепы не оста¬вил. Ухожу ненавистным и сам никого не люб¬лю. Даже вспомнить нечего и некого. Ни друга, ни подруги не оставляю. Досадно. И все ж на¬легке. Это и хорошо, и плохо. Меня скоро забу¬дут, мне тоже вспомнить некого. Знаешь, есть такие песни – однодневки. Один раз услышав, второй раз слушать неохота. Вот так и я, про¬шел по жизни тенью. Сам себе не в радость, другим – в огорчение. На черта было родить¬ся? У других смысл, цель имеется. Люди чему  то радуются, огорчаются. Я и сам не знаю, для чего существовал? Проволокся, как старый оди¬нокий волк. И теперь никому не нужен.

–   Ну, это ты уж слишком себя опустил! – возмутился Иванов.

–   Сашок, давай не будем закрывать глаза на правду, ведь мы, пусть и старые, но мужчи¬ны. Этим надо дорожить всегда...

Вскоре Александр Евменович ушел. Он не любил упаднического настроения у людей и был уверен, что к утру у Игоря все пройдет. Так уже бывало не раз.

...Шел одиннадцатый час. Все сотрудники при¬шли на работу. Не было только Бондарева.

–   Девчата, разбудите его. Скажите, что пора на работу. Устал я с ним беседовать,– попро¬сил машинистку и кассира Иванов.

Вскоре женщины вернулись бледные, испу¬ганные. Их обоих трясло:

–   Он не спит.

–   Он умер. Сидя на стуле, одетый, как будто собрался в дальнюю командировку.

–   Руками подпер голову, глаза открыты. По¬хоже, что он не спал всю ночь. На столе недо¬питая бутылка водки. И записка, вот она,– по¬дали Иванову свернутый вдвое листок бумаги:

–   Я ухожу, как жаль, что это случилось не на Колыме. Мы с нею очень похожи. Оба одино¬ки, как волки, отставшие от стаи, холодные и заблудившиеся в своей судьбе. Нам уже не найти ее. Все потеряно, мы безнадежно соста¬рились и стали тенью, эхом Колымы. Прошу вас о последнем: похороните меня среди людей. Быть может, в другой жизни я исправлю ошибки первой и проживу ее человеком.