–     И ты стрелял? – изумилась Варвара.

–     Это уже не мое дело. Стреляли другие. Я только подписывал, ставил свое согласие. Хотя обязан был изучать каждое дело. Но когда? Если за неделю поступали сотни дел. А разоб¬раться надо в десять дней. Как успеть? Я же не двужильный. Я к утру все те приговоры подпи¬сывать не успевал.

–    А к чему твоя подпись требовалась? – встрял Сашка Иванов, добавив:

–     Попробовал бы не согласиться с особой тройкой. Тебя самого вместо осужденного к стен¬ке поставили б!

–    Это верно, но споры возникали.

–     Какие?

–     Бабку расстрелять хотели. Удалось спас¬ти, ее невестка оклеветала. Я доказал обратное. Бабка на хлебокомбинате грузчиком работала. Не воровала. Это и проверки подтвердили. Зато в войну была разведчицей, командира отряда ра¬зыскали. Он уже Героем Советского Союза стал. Сталин к нему прислушался. Да толку что? Пока его жалоба Сталина сыскала, бабуся Богу душу отдала. Приковали ее к тачке и на рудник посла¬ли. Много ли старой надо? Ноги в неделю до костей содрала. На таких не походишь. Короче, накрылась старая в день, когда ее помиловали. Вся отрада в том, что похоронили как вольную, отдельно от зэков. А какая разница мертвому, где закопают. Так вот и похоронили. Мне выго¬вор за недогляд. А обидно... Ведь я первый шухер поднял, оказалось, на свою шею.

–    К ней кто нибудь приезжал?

–    А то как же? Сын! Еще благодарил меня

очищенное имя. Говорил, что оно дороже жиз¬ни,– угнул голову Бондарев.

–    Как же ты после этого сам живешь?

–   Тебя бы на мое место,– огрызнулся Игорь Павлович и ответил резко:

–   Сколько невинных через Колыму прошли, всех и не счесть.

–    Они не снятся тебе?

–   Если б все снились, я ни одной ночи не спал. Поначалу тяжко было, а потом ничего, привык, как и все мы свыкаемся.

–     Выходит, мы тож со своей долей стерпе¬лись. Моя старушка тоже в кандалах померла. Тачку с породой возила с рудника. От старате¬лей, на промывку. Так вот тоже до костей ноги ободрала. А врачей на всем прииске не было. Кои и водились, так только для начальства, для больших людей. Мы никто, так, черви. Вот и ушла моя мамка. Ей сорока не было. Цветущей жен¬щиной была. Оно и на Колыму не по своей воле попала. Работала дояркой. И трехлитровый би¬дон молока принесла под фартуком. На ту беду соседка в доме оказалась. Не увидела, что го¬лодные дети голосят. А вот молоко враз узрела. Своей коровенки не имелось. Не за что было купить. На это не глянули. И через два дня от¬правили на Колыму, на целых пять лет. Нам и думать не надо было, кто нафискалил. Итак зна¬ли. Только и ей не повезло. Стащил ее старший сын моток рубероида, чтоб крышу подлатать, совсем она прохудилась. Все с неба на головы лило. Но деревне рот не завяжешь, рубероид не скроешь, он бельмом в глазу у всех стоял. Так этот и вовсе десять лет получил. И хотя отец его фронтовик, никто не вступился.

–    А кто вступится, чтоб самому рядом встать? Такого себе никто не пожелает. Вот и ра¬ботал на трассе все десять лет.