|
- Он согласен вернуться на работу при условии, что ему заплатят за простой. Заместитель директора кивнул: ему не хотелось лишать Илласа лавров, и если он желает небольшое недоразумение превратить в Битву за Перевал - что ж, пусть, Залески не станет возражать. - Только ухмылку эту я бы попросил убрать, - сказал он резко, обращаясь к Ньюкерку. - Повода для веселья я тут не вижу. - И добавил, обращаясь к Илласу: - Ты ему сказал, что в следующий раз дело обернется для него куда печальнее? - Он все мне сказал, - заявил Ньюкерк. - Не сомневайтесь, больше такое не случится, если не будет повода. - Что-то ты больно хорохоришься, - сказал Залески. - Ведь тебя только что чуть не выгнали. - Откуда вы взяли, что я хорохорюсь, мистер? Возмущен я - вот что! Этого вам - никому из вас - никогда не понять. - Я могу, черт побери, тоже возмутиться - и крепко, когда на заводе беспорядки, от которых страдает работа! - огрызнулся Залески. - Нет, так возмутиться, чтоб душу жгло, вы не можете. Чтоб ярость кипела... - Знаешь, лучше ты меня не доводи. А то худо будет. Черный рабочий только покачал головой. Для такого большого человека голос и движения у него были удивительно мягкие, только глаза горели ярким серо-зеленым огнем. - Вы же не черный, откуда вам знать, какая бывает ярость, какое бывает возмущение... С самого рождения в тебе точно миллион булавок сидит, и, когда какой-нибудь белый назовет тебя “сопляком”, к этому миллиону еще одна булавка прибавится. - Ну, ладно, ладно, - вмешался профсоюзный босс. - Мы ведь уже договорились. И нечего начинать все сначала. - А ты заткнись! - рявкнул на него Ньюкерк. Глаза его с вызовом смотрели на заместителя директора. А Мэтт Залески, кстати не впервые, подумал: “Неужто наш мир совсем обезумел?” Для таких, как Ньюкерк, да и для миллионов других, включая его собственную дочь Барбару, все, что прежде имело значение, - такие понятия, как власть, порядок, уважение, высокие моральные качества, - все это просто перестало существовать. А наглость, которую он уловил сейчас во взгляде и в тоне Ньюкерка, стала нормой поведения. Да и употребленные Ньюкерком слова - “ярость”, “так возмутиться, чтоб душу жгло” - стали расхожими клише наряду с сотнями других выражений вроде: “пропасть между поколениями”, “до чертиков взвинченный”, “распоясавшийся”, “заведенный”. Большинства этих словечек Мэтт Залески не понимал, и чем чаще с ними сталкивался, тем меньше хотел понимать. Все эти новшества, которые превращали Мэтта в человека отсталого и которых он не в состоянии был постичь, принижали его, создавали гнетущее настроение. Как ни странно, он поставил сейчас на одну доску этого черного великана и свою прелестную двадцатидевятилетнюю высокообразованную дочь Барбару. Будь Барбара здесь, она, не раздумывая, безусловно, стала бы на сторону Ньюкерка, а не отца. Господи, как бы ему хотелось хоть немного быть в чем-то уверенным! А он вовсе не был уверен, что справился как надо с создавшимся положением, и, хотя было еще раннее утро, вдруг почувствовал, что страшно устал. - Отправляйся на свое место! - внезапно сказал он Ньюкерку. Как только Ньюкерк отошел, Иллас сказал: - Забастовки не будет. |
